Книга Седьмой круг ада - Игорь Болгарин

Фролов подошел к нему, ничего не понимая. Ставраки был мертв – страх и ужас перед непонятным опередили выстрел, сделали его ненужным.

Мимо окон, погромыхивая на стыках, проплыл паровоз, а за ним теплушка и три классных вагона. Фролов понял, что это слащовский поезд и что пройдет еще совсем немного времени – и операция, к которой они хоть и быстро, но тщательно готовились, начнется. Обещает ли им этот день удачу?

Штабной поезд Слащова прибыл на Севастопольский вокзал, но долго там не задержался. Близилось начало совещания у главкома, и генерал, чтобы не опаздывать, пересел на встречавший его штабной автомобиль и уехал в Чесменский дворец.

Машинисту, выглядывавшему из окошка паровоза, дали отмашку флажками, и поезд покинул вокзал. Неторопливо пробежал он по станционным путям, вышел на запасную ветку, двинулся по ней.

– Куда, дядя Федот? – спросил помощник машиниста.

– Вроде как договорено, – глядя на набегающие навстречу рельсы, сказал машинист. – Вроде как к пристаням, в тупик.

– Значит, началось! – в голосе помощника были испуг и радость.

– Ты уголь кидай! – сердито сказал машинист. – Ты свое дело хорошо делай. Если каждый свое дело сделает – не сорвется.

Поезд переходил с ветки на ветку и наконец оказался в тихом, уютном тупике, в конце далеко растянувшихся вдоль бухты пристаней Российского общества пароходства и торговли. Солнце все выше поднималось над белыми домами города. Утренняя прохлада сменялась зноем, и воздух все больше пропитывался терпким запахом смолы и моря.

Здесь, на отшибе, было пустынно и малолюдно. Ни в штабных вагонах, ни рядом с ними не было никакого движения, лишь одинокий часовой, едва поезд остановился, выпрыгнул из теплушки и принялся мерно, как маятник, ходить вдоль короткого состава, придерживая приклад закинутой за потную спину винтовки.

Начальник станции знал, что генерал Слащов не любит дальние стоянки и предпочитает, чтобы его поезд находился где-то поблизости. Поэтому он распорядился перегнать его на тупиковую ветку у вокзала, где чаще всего и находился в таких случаях состав. Однако выяснилось, что ветка занята товарняком с лесом и освободить ее невозможно, ибо все другие пути были забиты вагонами с военным имуществом, подготовляемыми для срочной отправки в Керчь и Феодосию. И во всех остальных местах, где ставили иногда поезд Слащова, сейчас застыли на рельсах вагоны, теплушки, платформы… Поезд Слащова застрял на вокзале, а к Севастополю уже приближался штабной состав генерала Кутепова: этот, заставь его ждать в стороне от вокзала, тоже по головке не погладит!

Негодуя на всех и вся, начальник станции готов был впасть в панику. Но тут, к счастью, выяснилось, что свободна ветка возле пристаней РОПиТа. Посоветовавшись с комендантом слащовского поезда, начальник станции распорядился перегнать состав именно туда и облегченно вздохнул.

Был доволен и Бондаренко, который с помощью друзей-железнодорожников побеспокоился, чтобы не было слащовскому поезду пристанища нигде, кроме как возле пристаней РОПиТа…

Поезд стоял в тупике уже давно, вокруг было все так же безлюдно и тихо. Лишь уныло бродил по железнодорожной насыпи часовой, время от времени останавливаясь и прячась в тень от вагонов.

Громыхнула дверь теплушки, и на насыпь спрыгнули свободные от дежурства казаки. Весело переговариваясь, двинулись в сторону городских построек – там в эту жаркую пору можно было попить квасу, а если повезет, то и пива.

Из распахнутой двери спального вагона, протяжно зевая и крестя рот, выглянул денщик Слащова Пантелей. С кряхтеньем спустился по ступенькам, сел на нижнюю. Погрел немного свои старческие кости, поглядел вверх на высокое, будто расплавленное, солнце и недовольно сказал:

– Абиссиния! Ну чистая тебе Абиссиния!

Часовой из слащовской охраны – немолодой казак с лычками урядника – неторопливо приблизился к денщику, приложил руку к козырьку фуражки:

– Наше почтение, Пантелей Игнатьич! Почивать изволили?

Пантелей смерил недовольным взглядом крепкую, с кривыми ногами фигуру казака, сплюнул на сторону:

– Сказали бы мне годков пять назад, что часовой на посту станет разводить тары-бары, ни в жисть бы не поверил. До чего же испохабился служивый люд, прости меня, грешного, Господи!

– Не ворчи, Игнатьич! Какая жизня, такой и люд. Лучше угости табачком генеральским.

Пантелей нахмурился, хотел выругаться, но вздохнул и полез за кисетом. Скуку, дело известное, лучше коротать вместе. Урядник, прежде чем взять кисет, суетливо вытер руки о синие штаны с красными лампасами. Закурили.

– Ажник в грудях сладко стало, – сказал часовой. – Добрый табачок.

– Не то. Крепости в ем нету, – не согласился Пантелей, – а без крепости что проку, только дух один. – Посмотрел на чистое, без единого облачка, небо, сокрушенно сказал: – И как только люди живут в таком адовом пекле! То ли дело на Дону у нас…

Урядник покачал головой, тоскливо вздохнул:

– Хучь бы не вспоминал ты, Игнатьич, о доме. Меня дома почитай с четырнадцатого нету. Сына красные в прошлом годе кончили. Дома одни бабы остались. Счас, к примеру, сено косить, а какие из них косцы! Да и хлеба поспевают… Эх, надоело воевать! Не спрашивал генерала Яков Лександрыча – скоро кончим?

– Он тебе скажет, надолго запомнишь!

– Да уж строг! – радостно согласился урядник.

– Строгость к нашему брату нужна, – раздумчиво сказал Пантелей, – супротив того нету спора. Но уж больно лют стал. Особливо теперь, перед наступлением. Вчерась на станции солдат забрал у старухи курицу, она, вестимо, в крик. А тут, значит, и Яков Лександрыч… Как зашлися, вроде бешеного стали. За святое дело, кричат, сражаемся, а ты, сволочь, мародерствуешь? Ну и генеральский свой приговор сразу: в расход солдатика! Старуха уже не рада, в ноги ему валится, солдата чтобы отхлопотать… Ни за понюх табаку расстался человек с жизнью, упокой, Господи, душу его… – Пантелей перекрестился, доверительно пожаловался: – А намедни и меня чуть не порешил. Слышу ночью – кричит, точно смерть в тоске принимает. Я, вестимо, к нему, а он за грудки меня. Глаза страшные, сам из себя весь дергается… Еле успокоил. Оно известно – совесть грызет.

Красильников и Воробьев – оба в промасленных спецовках, вооруженные деревянным коробом с инструментами и лейкой, в которой вязко плескалась смазка, неспешно вышли из-за последнего вагона и, равнодушно поглядывая по сторонам, направились вдоль состава. Первым их заметил Пантелей:

– Смотри, служивый, кого-тось несет нелегкая. Разбирайся, а я и впрямь посплю… – Зевая, встал, поднялся по ступенькам, с грохотом захлопнув дверь, скрылся в спальном вагоне.

Красильников меж тем, приблизившись к часовому, деловито нырнул под вагоны, вынырнул в проеме между спальным и салон-вагоном. Разъединил сцепку. Вновь ступил на насыпь, склонился к колесным буксам. Сказал Воробьеву:

– Сюда подлей маленько!