Книга Бог с нами - Александр Щипин

— А вы зачем ходите? — спросил Митя.

— Да примерно за этим же. А ты, кстати, чем тут занимаешься? На обычного идиота-сектанта вроде не похож. Да и не зовет их сюда ваш Миряков.

— Я что-то вроде личного секретаря.

— Прикольно. Евангелие, значит, пишешь? Про меня не забудь. Пьесы ты, кстати, не пишешь? А то приходи к нам, мы новый материал ищем.

— Прошу прощения. Ольга Константиновна, если не ошибаюсь? — Миряков, оказывается, уже встал из-за стола и теперь нависал над Митей, держась руками за спинку его стула.

— Добрый вечер, Михаил Ильич. — Ольга тоже поднялась. Теперь оба стояли у Мити за спиной, а тот даже не мог вернуться к еде, поскольку Миряков никак не отпускал его стул. Как всегда в таких ситуациях, Митя думал о том, что кто-нибудь смелый и находчивый сразу бы придумал достойный выход: извинившись, стряхнул бы руку со спинки или тоже встал, чтобы поучаствовать в разговоре. Но он никогда не умел быть смелым и находчивым, поэтому продолжал сидеть, сложив на коленях руки с пустой чашкой.

— Простите, что не смог подойти раньше, — извинился Миряков.

— Ничего страшного: у вас очень интересные гости. Но если у вас сейчас есть время, мы могли бы где-нибудь поговорить?

— Конечно. Давайте на улице?

Когда Ольга и Михаил Ильич вышли из кухни, Митя, наконец, смог придвинуться к столу. Есть ему уже не хотелось. Теперь он расстраивался, что его не позвали с собой.

— Надеюсь, после беседы с Митей вы не питаете на мой счет никаких иллюзий? — Проверив, плотно ли закрылась за ними дверь, Миряков остановился на просторном крыльце, из четырех колонн которого до конца света дожили только три.

Ольга, шедшая впереди, остановилась и повернулась на секунду позже, чем он ожидал. Похоже, она думала, что Митя откровенничал по собственной инициативе.

— Я аферист, шарлатан, циник — кто угодно, только не религиозный фанатик. Вы были на сегодняшней проповеди: мы не поем хором, не впадаем в экстаз, не приносим жертв. Любой театральный кружок во главе с волооким непризнанным гением больше похож на секту, чем мы. Находятся, конечно, чистые души, считающие меня мессией, только что же здесь плохого? Ну, приносят они мне деньги и еду — так им же самим это в радость. Да и какие там деньги?.. На паперти за день больше соберешь. А со мной двадцать пять человек постоянно ездят, между прочим. Поверьте, сегодняшний вечер — это не спектакль специально для вас. Это совершенно нормальная проповедь. Если хотите, поговорите с моими гостями: все скажут то же самое. Они, кстати, лица незаинтересованные, в мою божественную сущность, к сожалению, не верят.

Ольга осторожно потрогала колонну и, убедившись, что та пока не собирается повторить судьбу соседки, прислонилась к ней.

— А как же этот ваш — Елисей? Мне он показался вполне восторженным юношей.

— «И жених сыскался ей, королевич Елисей», — задумчиво пробормотал Миряков. — Странная сказка, вы не находите? Яблоко это, воскресение. Какая-то библия времен матриархата, только основательно выхолощенная. Восторженного юношу зовут Елизар, — сказал он, встряхнувшись. — И юноша тоже не считает меня мессией, поскольку уверен, что истинный спаситель — это он сам. Правда, Елизар до сих пор стесняется в этом признаться, поэтому человечество по-прежнему в неведении.

— А вы тогда откуда знаете?

Михаил Ильич задумался. Ольга молча смотрела на него, ожидая ответа. В темноте вокруг общежития под тяжестью желания любви трещали кузнечики, и она вспомнила рассказ Башмач-никова. Казалось, будто в траве безуспешно пытались завестись десятки сломанных игрушечных танков, которые должны были отправиться на помощь двум солдатам.

— А черт его знает, — несколько удивленно признался, наконец, Миряков. — Может, рассказал кто? Да и вообще заметно ведь, нет?

— Знаете, — сказала Ольга, — мне очень понравилась сегодняшняя проповедь. От нее действительно становится как-то яснее и спокойнее. И дело даже не в словах: было во всем этом что-то настоящее. Наверное, в вас погиб гениальный актер.

— Ну, почему же погиб? Вот, играет вовсю. — Михаил Ильич отошел к краю крыльца и, засунув руки в карманы, поднял голову к небу, на котором очень медленно гасла пара ломаных линий, оставшихся от медленно сползавших, как капли по стеклу, звезд.

— Курить вот только хочется. Особенно в такие ночи, — сообщил он. — А Заратустра, как вы понимаете, не позволяет. Паства вряд ли одобрит мессию с сигаретой, если он, конечно, не растафа-рианин. Промахнулся я с учением, а менять уже поздно. Ну, так что? Вычеркиваете нас из списка подозреваемых?

— Лично вас — пожалуй, вычеркиваю. А за всех ваших прихожан вы готовы поручиться? Мало ли что у них творится в головах?

Миряков вздохнул:

— Если учитель не готов поручиться за своих учеников, это плохой учитель. Жулик он там или нет. Впрочем, вы мне все равно вряд ли поверите на слово, так что считайте как хотите. А я бы на вашем месте все-таки проверил местные секты.

Вы, может, их сто лет знаете и считаете безобидными, но мало ли на какие высоты заводит людей духовный рост? Там, наверху, солнце еще жарче. Бывает, что все мозги людям выжигает. Вдруг кто-то решил отрубать себе согрешившие члены? А что? — оживился он, снова поворачиваясь к Ольге. — Это вполне может быть: слишком буквально понятое Евангелие. Как там было: «Если правый глаз соблазняет тебя, если правая рука соблазняет тебя…»

— И чем же могла согрешить или соблазнить, скажем, селезенка?

— Да чем угодно. Тело вообще сосуд греха.

— Я думала, сосуд греха — это женщина.

— Женщина — это сосуд жизни. Любви, мерзости, тепла, предательства, покоя. Одни пытаются вычерпать из него все хорошее, другие наливают всякую дрянь. В общем, женщина живет, чтобы брать, хранить и отдавать. Поэтому, кстати, она и не может существовать сама по себе, в отличие от мужчины.

— Есть в этом что-то… шовинистическое.

— Разве что по отношению к мужчинам. Думаете, это огромное достоинство, уметь существовать самому по себе? Да это вообще свойство, скорее, неодушевленной природы. Мужчина, кстати, довольно примитивное создание. Если женщина — сосуд, то мужчина — это, наверное, инструмент. Что-то вроде топора, одинаково хорошо приспособленного, чтобы создавать и уничтожать. Причем этими двумя функциями мужское предназначение, в общем, и ограничивается.

Михаил Ильич замолчал и принюхался. С запахами в последнее время тоже происходило что-то странное. Сейчас в воздухе отчетливо чувствовался аромат мокрых волос. Миряков поморщился и понюхал костяшки пальцев.

— Ну, раз мужчины — главные специалисты по уничтожению, то с женщин мы снимаем все подозрения? — по голосу было слышно, что Ольга улыбается.

Михаил Ильич вздохнул.

— Это было бы слишком просто. Женщины, между прочим, гораздо теснее связаны со всем телесным. С другой стороны, именно поэтому на такое членовредительство мог пойти, скорее, мужчина. В общем, не знаю. Взять хоть тех же хлыстов, учивших, что тело — сплошная мерзость и тюрьма для святой души: и Иван Тимофеевич Суслов там был, и Катерина Филипповна Татаринова. Мужчины и женщины, хри-сты и богородицы. У вас тут нет случайно хлыстов?