Книга Хатшепсут - Наталья Галкина

Вот в одну из ночей, раным-ранехонько, едва заполночь, понесло их по улицам скакать; и как раз мимо нас, — видать, к лесной помойке направлялись, кремлец любил их по помойкам волохать. А тут на соседней даче возьми да и выйди на верхнюю открытую террасу Фаина, девушка в услуженье у тамошней беспомощной чокнутой хозяйки. У Фаины была привычка плескать со второго этажа то помои пожиже, то желтенькое из старухиного ночного горшка, то водицу мыльну-жирну из-под посудомоечных дел, мелкие такие шалости; в остальном она девушка была вполне опрятная. Не рассчитав, по избытку ли сил молодых, в сердцах ли, плесканула Фаина помоями на продвигавшийся мимо кремлецовый кортеж. Кортеж встал как вкопанный, и облако пыли улеглось, всплеск большой матери усилился, но внезапно стих, поскольку рты охранников и хозяина теперь были заняты ором, в полутьме они Фаину плохо различали и, глядя вверх, орали и требовали, чтобы она, блин комом, к ним спустилась, такая-сякая, немедля. Она и спустилась. Мой-то хозяин, не зажигая света, высунулся с нашего-то второго этажа с молотком в руках: думал, будет какое избиение либо групповое изнасилование… что это? как — «что это»? ты не знаешь? ах, да; ну, неважно, гадость такая, вроде убийства, но не до смерти, если повезет… так на всякий случай приготовился по-соседски встрять.

Фаина вышла за калиточку и встала перед политыми помоями потерпевшими. Вышла она в своих белых карпетках, драных тапочках, шортах, которые сама ножницами выстригла из старых джинсов, одна махра и рванина, еле причинные места прикрыты, росточкам с охранников, кофточка малюсенькая, на шее точеной обсидиановый крестик от сглаза, все волосное управление к ночи в мелкую косичку заплетено (словно она узбечка или избранная для упражнений в плетении грив банником либо гуменником деревенская лошадка — а на самом деле для волнистости волос, чтобы кудри), в руках ведро воды, которой Фаина, превежливо извинившись, и предложила всю компанию для умывания и очищения окатить. При этом она поведала им, что помои сегодня — ничего особенного, пол мыла, картошку чистила, а что до остатков супчика, супчик был из кубика, нежирный, е-мое, так что вы не страдайте. Хозяин мой так и обмер с молотком в руке. Вообще-то, все обмерли: запряженный, везомый, сопровождающие. Все молчали. И глядели на Фаину. «Не хотите, — сказала она, — умыться-то? Вау! Тогда я пошла». И убыла с ведром на свой второй этаж, а те стояли с минуту как вкопанные, а потом медленно-медленно скорость набрали и исчезли. Только на сей раз из облака дорожной пыли не матюги донеслись, а песнь внезапно заблажившего кремлеца: «Червону руту не шукай вечерами…» Фаина на минуту вышла на балкон и сказала вдаль: если такое старье будете петь, следующий раз оболью еще и не тем. Она была большая любительница шлягеров, хитов и пошлых шансонье.

В общем, хозяин кирпичного замка втюрился в Фаину по уши. Как Фаина выражалась, он на нее запал.

Хозяин и охранники его подстерегали Фаину на своих «пежо» и «мерседесах», а также «джипах», когда она хаживала за два километра в местный магазин, выгуливала свою старушку или отправлялась в лесок за куманикой либо черникою. Фаина и бровью на все их ужимки и прыжки не вела. Ухажеров, равно как и желающих, вокруг нее, несмотря на ее царский гренадерский росточек, было полно. Особой красоткой она не была, но кокетничала, коза такая, исподволь и почти бессознательно. Губки накрасит, рюкзачок через плечо, якобы никого не замечает, грядет, царица Савская-Моравская, мимо разгромленного ларька и полусгоревшего магазинчика по раздолбанному шоссе, даже оберток и огрызков не перешагивает. Поскольку свободное время у нее к двенадцати ночи, как старушка заснет, а посуда вымоется, только и возникало, Фаина бегала либо ехала на велосипеде к подружкам в ночь-полночь, и тусовались, пили мигреневый ликер из ларька, слушали кассеты с сензитивным музоном, а парни-то, само собой, увивались, обмирали и все такое, нас с тобой там не было. Девушки, конечно, легкомысленные, однако не бардашные же девки. Вот в один из таких походов охранники Фаину похитили, запихали в «мерседес» и хозяину в кирпичную цитадель привезли. Хозяин встретил ее в холле с чувалом, то бишь с камином. Во дворе охранники на мангале жарили шашлыки. На столе красовались деликатесы, всякие там зернистые-паюсные, фри, шуази, рыба та, рыба ся, шампанское италийское в серебряном ведерке со льдом, поросенок жареный с фонтанчиком петрушки за левым ухом и так далее. Фаина сказала: на ночь жрачку и видеть не хочу, худею, для похудания гантели в рюкзачке ношу заместо вериг, а вы тут в час ночи с ужином подъезжаете. Хозяин и охранники слюну сглотнули, стол укатили, прикатили бар с мороженым пяти видов, тортами двух сортов, мармеладом-шоколадом, сникерсами-мамбами и фруктами типа киви. Фаина вздохнула и для приличия взяла банан. Кремлец, сидевший в кресле в уголочке и не сводивший с нее глаз, восторженно заверещал. «Это кто ж у нас такой масенький?» — спросила Фаина. «Это мой дедушка», — ляпнул владелец замка. «Повезло вам, — сказала Фаина, — такая тащиловка: дедушка-лилипут». Вот тут кремлец, в свою очередь, окончательно втетерился в нее, то есть влюбился, как и его владелец. Доев банан, Фаина велела незамедлительно отвезти ее обратно и поставить на место. Босс усадил ее безропотно в «мерседес»; кремлец потребовал, чтобы его посадили на заднее сиденье; так и поехали. На подъезде к даче Фаининой старушки владелец замка возьми да и ляпни: выходи, мол, за меня замуж. «Ты же старый!» — «Мне тридцать два». — «Вот я и говорю. Что я — дура, за старика выходить?» — «Тогда поедем со мной на Гавайи недельки на две». — «На что мне твои хреновы Гавайи? Там жарко. У меня на жару аллергия. Я хочу с подружкой автостопом поехать в Брянск», — «А на кой тебе ляд Брянск?!» — «А ты не знаешь, кто в Брянске родился?!» — «Н-ну… Циолковский?..» — «Какой еще Циолковский? Петечка Кукуев!» — «Это кто ж такой?» — «Ты не в курсе, кто такой Петечка Кукуев?» — «Понятия не имею». — «Я и говорю: ты старый. От жизни отстал. Ты музыку-то слушаешь?» — «Бывает». — «Кто твой любимый певец?» — «Леонтьев!» — ляпнул влюбленный наудачу. «Ты к тому же еще и сексуальное меньшинство? И ни одного хита Кукуева не слыхал? О чем с тобой говорить? Петечка Кукуев — запомни! — это поп-звезда, его любимый стиль фламинго; он — моя вечная любовь. Или никто, или Петечка Кукуев». — «Хочешь на его концерт?» — «Билет сто баксов! Шутишь? Конечно, хочу!» — «А хочешь, я тебя с ним познакомлю?» — «Ты с ним сам-то не знаком». — «Ради такого случая познакомлюсь. А ты за это выйдешь за меня замуж. Или съездишь со мной на Гавайи». — «Ну, опять за рыбу деньги. Я уж тебе ответила отказом. Ты не понял? Мне в ломак тебе объяснять. Ты куда разогнался-то? Приехали». Бизнесмен так тормознул, что ехавшие сзади на «джипе» телохранители чуть багажник его автомобилю не снесли, а кремлеца как ветром сдуло с сиденья, он о пепельницу шишку набил, крыша у него поехала, и моментально возник у кремлеца план быстрехонько отыскать клад и предложить его Фаине, а также мелькнула мысль: нельзя ли надуться в человека или уменьшить Фаину?

Мой всегда побаивался Фаининых ночных прогулок, беспокоился за нее, подкарауливал: как возвращается? не в слезах ли? не обижает ли кто? И тогда тоже дежурил он у своего окна второго этажа, у окошечка мансардного, куря в темноте, когда подъехали они, тормознули, кремлец о пепельницу жахнулся, а мысли кремлецовые в ночи бенгальскими огонечками мелькнули да погасли. Фаина благополучно проследовала в калитку свою, автомобили, рявкнув, с места в карьер скакнув, укатили. Мой (он по обыкновению чуял меня, но делал вид, что не знает, что я при нем; так и я его деликатность ценил и делал вид, что не знаю, что он меня чует, и вообще — что я за ним из города увязался) и сказал (обращаясь, конечно, ко мне, но якобы сам с собой говоря): «В чем же у девушки этой сила заключается? Никто ее не трогает, сама она никого не боится. Может, потому, что девственница, что по нашим временам странность да редкость? Или сила ее в золотых волосах до пояса? Не-ет, дело в том, что имени ее никто не знает! Ведь она на самом деле не Фаина, Феня; Аграфеной назвали, а девчонка скрывает, стыдится дремучего имечка». Я уважительно молча выслушал, не шалил в ответ, как дома-то, половицей не скрипел, спичечным коробком не тряс, утварь на пол не ронял, предметов домашнего обихода не прятал. А только, помнится, подумал: повезло владельцу кирпичных хором, кремлеца завез, а не лавреца; дуракам везет.