Книга Резня в ночь на святого Варфоломея - Филипп Эрланже

5

Горнило ярости

Екатерина Медичи понимала, как она писала, какую честь оказал ей Великий король (Франциск I), допустив ее в свою семью. В благодарность она взяла на себя две задачи, над выполнением которых трудилась всю жизнь: охранять владения и права Короны и обеспечить своим детям королевское будущее. Она была весьма любвеобильна. После того как она овдовела, страсть к политике, всепожирающая жажда власти, казалось, поглотили в ней все женское, за исключением единственно материнского инстинкта. Куда более суровая с дочерьми, нежели с сыновьями, Екатерина любила всех, но особенно боготворила одного из них, Генриха герцога Орлеанского, затем герцога Анжуйского, наследника престола. То был ее «малыш», ее «ненаглядный», ее «орленочек».

Как только угасло «горнило ярости», по выражению Жанны д'Альбре, королева, преследуя свою двойную цель, пожелала собрать королевство под властью юного государя Карла IX, а Генриху сосватать принцессу, приданым которой станет королевство. Так было принято решение о двадцатишестимесячном путешествии, во время которого появление короля, этой священной фигуры, приводило провинцию за провинцией к видимому согласию. «Все танцуют, — писала королева, — гугеноты и паписты вместе». Увы, второе начинание погубило первое. Сестра Филиппа II донна Хуана, королева Португалии, потеряла мужа. Екатерина вообразила, как эта суровая богомолка вступит в брак с ее вторым сыном, достигшим тогда тринадцати лет, и принесет как приданое одно из множества габсбургских владений. Эта химера побудила ее добиваться встречи со своим зятем38 в момент, когда она находилась близ Пиренеев. Ученица Макиавелли всегда была склонна преувеличивать свои дипломатические способности, которых не на шутку боялись тогда другие властители. Она верила, что способна не только увлечь короля Испании своим матримониальным проектом, сходным с некоторыми другими, но и добиться, чтобы он перестал противоречить ее политике терпимости.

Филипп ответил на ее подходы требованием истребить еретиков во Франции. Помолвка послужила бы праздником по поводу избавления от заразы. С тех пор франко-испанский антагонизм давал о себе знать повсюду: в Америке — театре борьбы между колониями Флориды и теми, что основал Колиньи в Каролине; на Корсике и даже в Риме. Екатерина поняла бы предостережение, если бы материнское упрямство ее не ослепило. Она демонстративно предложила Карла IX в женихи Елизавете Английской и заговорила о том, что согласна дать аудиенцию посланцу султана, то есть о своем намерении образовать средиземноморскую лигу против Испании. Филипп II уступил. Но отнюдь не согласился встретиться со своей коварной тещей. Он лишь дозволил своей супруге, королеве Елизавете, посетить французский двор в Байонне. В качестве наставника и полномочного участника переговоров он выделил ей самого непримиримого и фанатичного из своих министров, герцога Альбу.

Байоннским встречам суждено было спровоцировать одно из самых горестных недоразумений в истории. Королева и герцог ни о чем не договорились. Одна пыталась устроить своих детей в обмен на туманные заверения, имевшие целью польстить католическому государю. Другой желал одним махом искоренить Реформацию во Франции. Его собеседница притворилась, что готова внять его совету, и Альба предложил ей казнить, захватив врасплох, кальвинистских вождей, а затем изгнать всю эту «дурную секту». Он потребовал также отставки канцлера Лопиталя. Екатерина о таком и не помышляла. Она увидела наконец тщетность своих замыслов, но успела здорово запутаться в своей игре. Она слишком боялась могущества Испании, чтобы заявить о провале переговоров и обозначить разрыв. Ей требовалось хотя бы расстаться по-доброму. И она определенно пообещала «позаботиться об исцелении в делах веры», а коннетабль заявил королю, что «готов карать гугенотов». Чисто формальное соглашение, которое столь мало устроило Филиппа II, что он тут же отомстил, отговорив императора от брака его дочери с Карлом IX. Депеши французского посланника в Испании Фуркево доказывают, с другой стороны, что христианнейший и католический государи никогда не заключали никакого пакта против Реформации.

К несчастью, фундаментальные разногласия между госпожой Медичи и Габсбургом не стали достоянием публики в течение нескольких столетий. Нужды международной политики, опасное балансирование между Лондоном и Мадридом не позволяли Екатерине об этом объявить. К тому же испытания королевы-Золушки привели ее к некоей спонтанной скрытности. «Для нее стало почти невозможным выглядеть лояльной даже когда она была искренна. Вынужденная постоянно желать, чтобы ее не раскусили, она и не добивалась того, чтобы ее поняли».39

Кальвинисты верили в ее злую волю, в заговор. Распространились слухи, что речь шла о том, чтобы их перерезать. И это в тот самый миг, когда папа страстно осудил королеву как потакающую им! Прекрасные Му-ленские ордонансы — демонстративное примирение, к которому побудили Колиньи и Гизов, так и не дали результата.

Прежде всего поднялись Нидерланды, испанское владение. Герцог Альба, который получил приказ восстановить порядок и возглавил мощную армию, попросил пропустить его через Францию. Королева отказалась, насмехаясь над заявлениями в дружбе этого свирепого вельможи. «Подумать только, — писала она, — когда мы так добивались его расположения в Байонне, он держался столь холодно, что, как мне подумалось, он никогда ничего не способен пожелать».

Между двумя странами обнаружились трения, угроза войны представлялась явной, и Конде попросил назначить его командующим. Екатерина, хотевшая сохранить мир, с крайним неудовольствием приняла это предложение. Принц, до крайности воодушевленный, стал помышлять с этого момента о новых военных подвигах. Адмирал ничуть не рвался в бой. Позже имели место дебаты между поборниками двух мнений. Конде, с самого начала поставленный в нелегкое положение, встретился с Колиньи, где тот не преминул назвать безмозглыми бретерами всех слишком нетерпеливых. Альба арестовал в Брюсселе графов Горна и Эгмонта. Эта акция произвела впечатление первого акта спектакля, задуманного в Байонне зятем и его тещей. Под угрозой истребления кальвинистам надлежало последовать примеру своих голландских единоверцев. Тревожные слухи умело распространялись, и людская масса слепо ринулась в ловушку, расставленную ее честолюбивыми вождями.

Двор, ничего не подозревая, развлекался в замке Монсо. В сентябре 1567 г. Екатерина снискала наивные аплодисменты за то, что избежала войны и сохранила мир в королевстве. Все еще взволнованная недавними столкновениями с Филиппом II, она не жалела сил, чтобы управиться с протестантами. 24 сентября она еще писала, что необходимо строго соблюдать Амбуазский мир. Наутро ей сообщили, что солдаты Конде решили захватить короля. Безумие этого предприятия представлялось столь колоссальным, ошибка столь чудовищной, что сперва ни королева, ни канцлер не поверили своим ушам. Тем не менее двор благоразумно счел нужным укрыться за стенами замка Мо. 26 октября Екатерина, неисправимая оптимистка, все-таки встревожилась: адмирал засел в Шатийон-сюр-Луэне. 28-го гугеноты захватили 50 населенных пунктов, а Конде сосредоточил большие конные силы вокруг замка Мо. Но еще до того явились шесть тысяч швейцарских наемников. Двор окружил себя их пиками и немедленно направился в Париж. Между Ланье и Шеллем появились кавалеристы Конде; они безуспешно гарцевали вокруг железного каре, в то время как разъяренный Карл IX жаждал лично их атаковать. Подойдя на некоторое расстояние к столице, швейцарцы растянулись вдоль дороги несокрушимым барьером, и под их защитой королевское семейство смогло влететь в Париж на полном скаку. Протестантский заговор не удался.