Книга Мой дедушка был вишней - Анджела Нанетти

— Быстро доедай свое печенье, хватит играть! — приказала мама.

Я разрыдался. Папа хотел что-то сказать, но в этот момент позвонили в дверь и он пошел открывать. Это была бабушка Антониэтта, которая, едва переступив порог, прошептала:

— Ох, бедняжечка! — и обняла маму.

— Он еще не умер!

— Да, конечно, но какая беда! Куда ты теперь, в больницу?

Мама кивнула:

— Вы побудете с Тонино?

— Ну конечно, не волнуйся! Идите, идите!

Бабушка вытолкнула маму с папой за дверь и зашла на кухню. Пока они уходили, я твердо решил, что кое-кто заплатит за пощечину, и тут же сообщил бабушке, что в школу не пойду. Как я и предполагал, бабушка начала уговаривать меня быть умницей, но чем больше она настаивала, тем тверже я стоял на своем. Тогда она села напротив и с тем же выражением лица, какое было у Флоппи, когда ей говорили, что она не пойдет гулять, спросила:

— Тонино, почему ты не хочешь вести себя разумно?

Я намочил последнее печенье и, чтобы побольше разозлить ее, начал пальцем возить его кругами по тарелке, как катер. Бабушка вся побагровела, схватила меня за запястье, вытащила мою руку из тарелки и начала кричать:

— Постыдись, твой дедушка умирает, а ты капризничаешь!

Не знаю, что меня так испугало, лицо бабушки или ее слова, но даже сейчас, когда я вспоминаю эту сцену, к горлу подкатывает тошнота. Как на американских горках, но, пожалуй, еще хуже. Едва бабушка перестала кричать, я открыл рот, и оттуда вылилось все молоко с печеньем.

Бабушка, конечно, перепугалась и побежала за дедушкой Луиджи. Потом оба они начали расспрашивать меня, что я ел на ужин. Когда я сказал, что ел яичницу с картошкой, бабушка возвела глаза к небу и сказала:

— Теперь все ясно. Это несварение. Сегодня будешь лежать дома в тепле, и все пройдет.

Поэтому все утро я провел с ними и Флоппи, а поскольку я ничего не говорил и с трудом отвечал на вопросы, бабушка решила, что у меня температура, положила меня в постель и укутала несколькими одеялами.

Каждую секунду она спрашивала:

— Что ты чувствуешь? Где у тебя болит?

Я отвечал, что не знаю, но мне действительно было плохо, еще хуже, чем когда умерла бабушка Линда.

Днем вернулась мама, и я услышал, как они с бабушкой разговаривают в другой комнате.

— Да вы что? — сказала мама. — Но все было прекрасно!

Потом она вошла в комнату, но я закрыл глаза и притворился, что сплю. Я боялся с ней говорить. Мама подошла, потрогала мой лоб и вышла. Через некоторое время бабушка с дедушкой ушли, и мама вернулась. Она села на край кровати и спросила:

— Зачем ты притворяешься, что спишь?

Тогда я открыл глаза и сказал:

— Дедушка умер, да?

— Что за чушь ты несешь! У этого старого безумца всего лишь бронхопневмония!

— То есть он не умрет?

Мама положила голову на подушку рядом со мной и крепко меня обняла.

— Нет, не умрет, хотя он был на волосок от смерти. Знаешь, что он натворил? Всю ночь жег костер под вишней, чтобы почки не замерзли. Когда сегодня утром его нашли, он наполовину был обморожен. Ну а с тобой-то что? Что у тебя болит?

Я сказал, что все в порядке и мне уже лучше. Больше ни о чем мама не спрашивала, и я не стал ей рассказывать о том разговоре с бабушкой, потому что это слишком сложно объяснять. Но с тех пор я не пью молоко с какао и не играю в лодки из печенья.

Спустя пятнадцать дней после того как дедушка чуть не умер от обморожения, мама сказала, что ему стало лучше и врачи хотят выписать его из больницы.

Пока дедушка болел (по словам мамы, еле дышал), он постоянно спрашивал об Альфонсине и Феличе. Мама отвезла Альфонсину к Эмилио и, чтобы дедушка не волновался, сказала ему, что она у нас и чувствует себя отлично. А Феличе мы однажды навестили. В те дни опять были заморозки, и дедушка всю ночь не спал, боясь, что почки погибнут. Дерево было в полном порядке. Я забрался наверх, чтобы посмотреть на почки, и увидел, что они набухли.

Наверное, когда дедушка вернется домой, уже распустятся цветы. Но когда я сказал об этом маме, она лишь покачала головой:

— Не думаю, что он сможет так быстро вернуться.

Вскоре мама сообщила, что дедушку хотят выписать, и тогда между ней, бабушкой, дедушкой и папой разразился ужасный спор. Дедушка любой ценой хотел вернуться к себе домой, а все считали это безумием.

— Пусть его хоть еще немного подержат в больнице, — сказала бабушка Антониэтта.

Папа ответил, что это не выход из положения, но все-таки поговорил с врачами, и дедушку не выписывали еще неделю. В конце недели дедушка сообщил, что чувствует себя хорошо и выйдет из больницы даже в том случае, если его привяжут к кровати.

Мама вернулась от него очень взволнованная.

— Он не может поехать домой, он просто не в состоянии жить один.

— И какие варианты? — спросил папа. — У себя он жить не может, в доме престарелых тоже…

Мама бросила на него испепеляющий взгляд:

— Можно было бы оставить его здесь на некоторое время, а там посмотрим…

— Посмотрим?! Думаешь, твой отец, со всеми его привычками, будет жить в квартире?

— Что ты хочешь этим сказать?

Папа пожал плечами и вышел.

— Вот так всегда! — сказала мама трагически. — А его родителям и этой паршивой собаке все можно!

Когда мама обзывала Флоппи, это означало, что она в ярости и может с минуты на минуту начать ссору.

Тогда я кое-что придумал:

— А что, если мы возьмем домой Альфонсину? Тогда дедушка, может, и согласится переехать.

— Альфонсину? И куда мы ее денем?

— Почему, если у бабушки с дедушкой есть Флоппи, мы не можем взять Альфонсину, которая уж точно поумней будет? — сказал я.

— А ведь правда! Но ухаживать за ней вы с дедушкой будете сами, я не собираюсь этим заниматься.

Я поклялся, что мы позаботимся об Альфонсине и она не доставит маме хлопот. Мне пришлось три раза пообещать это папе, потому что он никак не хотел мне верить. Наконец я сказал ему:

— Если она хоть раз тебя побеспокоит, можешь выставить из дома и ее, и меня, и дедушку вместе с нами.

И тогда папа согласился:

— Ладно, возьмем и гусыню! Слава богу, хоть не корова.