Книга Когда я был маленьким, у нас была война - Станислав Олефир
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
После ранения Шерстюк возвратился домой, поселился в днепровских плавнях и в свою очередь подкармливал нас. То пришлет кошелку карасей, то большую щуку, а то и живого сома. Однажды привез полудикого поросенка. Немцы разбомбили свиноферму, свиньи сбежали в плавни и поженились с дикими кабанами. Одни поросята родились полосатыми, другие – почти нормальными, только с очень темной шерстью. Вот того, который посветлее и без всяких полосок, Шерстюк нам в мешке из-под муки и привез. Мама говорила: раньше цыгане, когда воровали поросят, прятали их в мучные мешки. Поросенок завизжать хочет, воздух вдохнет, ему мука весь голос и испортит. Хрюкнет еле слышно, и всё.
Шерстюк думал, что этого поросенка мы сразу съедим, а мы его полюбили. Поселили в сарай и назвали тоже Шерстюком. У нас в селе так принято: кто котенка или курицу подарит, сразу в знак уважения его именем зовут. У соседей был петух Сначук, который достался им от деда Сначука, а у нас – поросенок Шерстюк.
Из-за этого был смешной случай. Папа дошел до самой Вены, возвратился домой и, как только наобнимались, спросил:
– Как там Шерстюк? Живой?
– А куда ему деться? – отвечает мама. – Где-нибудь в сарае валяется или мышей ловит. Он с ними лучше кота справляется.
У папы глаза на лоб. Он-то про человека спрашивает, а мама думала, о поросенке.
Когда наступала весна, дома нас не удержать было даже конями. Дома всё давно съели, а на воле этой еды немерено. Можно нарвать возле речки конского щавеля, можно отыскать на пустом огороде перезимовавшую картофелину, а еще лучше – головку лука. Картошка-то лежит под землей молча, а лук – чуть затеплило, и взошел. А уж вкусный!
Но лучше всего зиму переносит топинамбур, который у нас называют земляной грушей. Какой уже год на Выселках не ступала человеческая нога, а он растет и растет. При немцах там были позиции и всё вокруг заминировали. Потом наши бойцы прогнали немцев, поставили вокруг столбики с надписью «Мины». С тех пор туда никто не ходит. Боятся.
А Колька Кукса не боится. Он знает, что немецкие мины взрываются, только если наступит кто-нибудь тяжелый – корова или взрослый человек. А если заяц – ни за что. Иначе зайцы давно бы взорвали всё минное поле. Поэтому Колька смело ходит на Выселки и каждый раз приносит полные карманы сладких картошек топинамбура. Его мать, – тетка Наташка, очень переживает, что взорвется, и ругается, а он ее успокаивает:
– Не бойся, мамка, я босиком.
Мы с Эдиком пробовали. И правда: если ступать осторожно, голая нога почувствует железо и можно быстро отдернуть. Но все равно очень страшно.
Так Колька и ходил героем на Выселки да объедался топинамбуром, пока не появился наш поросенок. Шерстюк-то родился в плавнях, а там мины на каждом шагу. Немцы этими минами хотели отгородиться от партизан. Но дикие свиньи чуяли мину лучше всякого миноискателя и натоптали между ними целые тропы. По этим тропам партизаны к немецкому гарнизону и подбирались.
Не удивительно, что наш поросенок, поймав запах топинамбура, спокойно пробрался через минное поле и за неделю выкопал все картошки. Кукса – туда, а там словно плугом перепахано. Он, понятно, рассердился на Шерстюка и стал бросаться в него камнями. За это Шерстюк съел его штаны. Зачем Колька их снял – неизвестно. Может, чем-то запачкал и решил постирать, а может, просто хотел зашить дырку. Мать-то держала его в строгости. Вот и снял. На минуту отвернулся, а наш поросенок съел. Вместе с помочами и двумя железными пуговицами от немецкой шинели.
Колька в голом виде явился к нам и потребовал вернуть штаны. Мама достала из мешка всякие лоскуты и принялась эти штаны кроить. Сестра Лида стригла Кольку «лесенкой», затем купала в корыте. Кольке было очень стыдно и больно, но он терпел. Шерстюк лежал рядом и переваривал штаны. Мы думали, из него выйдут хоть пуговицы, но ничего не получилось. Переварил всё!
Если кто-то думает, что наш Шерстюк был похож на обыкновенного поросенка, он глубоко ошибается. Что-то черное, мохнатое, головастое и шустрое, как вихрь. Его маленькое сердце не знало материнской заботы, поэтому всю свою любовь отдавало нам. Встречал каждого с такой радостью, что диву давались. И хрюкнет восторженно, и на передние копытца припадет, и головой замотает, словно собака, которая стряхивает воду. Ни кур, ни кошек, ни тем более чужих людей никогда не трогал, а вот собак ненавидел люто. Мы брали воду в колодце дядьки Карпа. И недалеко, и вкусная. Но принести ее можно было только днем. Лишь опускалась ночь, дядька отвязывал своего Рябчика, и тогда не то что к колодцу – ко двору нельзя подойти. Закусает!
Приходилось идти за водой на соседнюю улицу, а туда очень далеко. Освещения не было, и, если грязь, – можешь оставить там ботинки.
Но с Шерстюком – совсем другое дело. Ночь или полночь – без разницы. Ведро в руки, крикнул: «Паць! Паць!» – и пошел.
Шерстюк хорошо понимает, зачем его позвали, и, лишь приблизишься ко двору дядьки Карпа, отправляется на поиски Рябчика. Тот уже в конуре. Сидит и ни гу-гу. Шерстюк проверит его миску, в поисках спрятанной косточки исследует всё вокруг, затем сунет нос в будку. Стоит, смотрит на Рябчика и даже виляет хвостиком. Словно удивляется: почему такой большой пес не хочет с ним поиграть? А тот тихонько рычит, но до того не грозно, что это рычание больше походит на просьбу о пощаде.
С появлением Шерстюка у меня с Эдиком исполнилась самая заветная мечта: изготовить настоящие рогатки. Какие попало у нас были давно. Правда, с вишневыми рожками, вырезанными из немецкого планшета кожанками, но такой гнилой резиной, что вспоминать тошно. Чуть натянул – и порвалась. А в степи полно сусликов, хомяков, куропаток. Однажды мы с Эдиком подкрались к спящему зайцу.
Сидим, смотрим, потом Эдик протянул к нему руку и ласково так: «Трусь! Трусь! Трусь!» Заяц проснулся и дал стрекача. А если бы у нас была рогатка с хорошей резиной?!
Такую резину можно было достать только в воинской части, которая стояла на краю села. Эта часть занималась тем, что возила на элеватор зерно со всех колхозов. С одной стороны окруженного высоким забором двора были гаражи, в которых ремонтировали машины, с другой – бараки, умывальники, кухня. И совсем на отшибе – маленький домик, в котором заклеивали пробитые колеса. За этим домиком и выбрасывали обрезки резины. Колька Кукса говорил, там бывает даже красная резина, которую можно растягивать сколько угодно, и она ни за что не порвется. Но как раз мимо домика протянута проволока, вдоль которой бегал пес. Небольшой, но ядовитый как касторка. Мы только через щелочку в заборе смотрим, а он уже из шкуры выскакивает.
