Книга Современные тюрьмы. От авторитета до олигарха - Валерий Карышев

За несправедливость ответствен каждый.

Всего Вам Хорошего, Чистого и Светлого. Пусть каждому из Вас улыбнется Удача.

С уважением ко всем честным Арестантам…….. — Воры Российские.

(Публикуется с соблюдением орфографии оригинала. По просьбе братвы автор не называл имена воров, подписавших это послание.)

По сути, «малява» была смертным приговором: все понимали, что после такого вердикта, вынесенного авторитетными ворами, «спортсмены» вряд ли доживут до суда, не говоря уже об этапе. Нет ничего страшней в сизо, чем «хата», объявленная «со знаком минус»; скорей всего негодяев будут выдергивать по одному в другие камеры, где их оправдания вряд ли заинтересуют братву. Ведь приказ «ломать поганые хребты» беспредельщиков наверняка получила вся Бутырка.

Да и не только она.

— Встать! Суд идет!

Почти любой обвиняемый, услышав эту фразу впервые, обычно вздрагивает. И Миша Луконин не стал исключением.

Да и обстановка, в которой ему пришлось выслушивать перипетии собственного уголовного дела, не располагала к оптимизму.

Луконин сидел на жесткой деревянной скамье в металлической клетке слева от судейского стола. Двое молчаливых охранников равнодушно скользили взглядами по публике, собравшейся в зале.

На этот процесс пришли лишь самые близкие: мать, несколько друзей со двора и его девушка — Наташа.

Последнее, как ничто иное, приободрило подследственного: значит, не забыла, значит, по-прежнему любит.

Сценарий этого суда ничем не отличался от тысяч других, проходивших в этом зале. Обвинение, упирая на прежнюю судимость по 213-й, «хулиганской», статье с отсрочкой приговора и на то, что подследственный не встал на путь исправления, потребовало максимального наказания.

Адвокат нажимал на то, что его подзащитный не взламывал машину, что уже провел в стенах сизо почти два месяца, а также на незначительную тяжесть преступления, чистосердечное раскаяние и положительные характеристики с места жительства и места работы.

Потерпевший, хозяин обворованной машины, четко подтвердил, что претензий к Мише Луконину не имеет и просит не наказывать этого молодого человека лишением свободы.

Мать то и дело всхлипывала, утирая платочком раскрасневшиеся глаза. Наташа, сидевшая к Мише ближе всех, бросала на него взгляды, полные любви и сочувствия.

— Суд удаляется на совещание, — устало произнесла судья — пожилая женщина с печальными глазами и захлопнула картонную папочку дела.

Спустя пятнадцать минут она огласила приговор: учитывая смягчающие обстоятельства, а также незначительную тяжесть содеянного и время, проведенное под следствием в сизо, «определить наказанием штраф в размере восьмисот минимальных размеров оплаты труда, освободив подследственного в зале суда…».

И было все: надрывный всхлип-вскрик-вздох матери, слезы на глазах Наташи, приветственные жесты друзей, сдержанная улыбка адвоката и столбнячное оцепенение самого Луконина.

Спустя полчаса, после оформления необходимых бумаг, он уже стоял на людной московской улице, не веря, что он на воле.

По разогретому полуденным солнцем проспекту стремительно проносились машины, сигналили, перестраиваясь из ряда в ряд, суетились перед перекрестками, нещадно подрезая друг друга. Суетились прохожие, сталкиваясь у дверей магазинов, кафе, в подземных переходах метро. И, наверное, каждому из них собственные мелкие заботы казались самыми важными, самыми весомыми.

— Ну что, Миша, не будешь больше воровать? — спросил адвокат, невысокий улыбчивый мужчина, одетый, несмотря на июньскую жару, в строгий серый костюм классического покроя.

— Да нет уж… Какое там воровать!

— Насмотрелся в тюрьме?

Луконин лишь тяжело вздохнул.

Сейчас, жадно вдыхая воздух свободы, Миша меньше всего хотел вспоминать о бутырских ужасах: ни о собственных страхах в «сборке» перед заездом на «хату», ни о «понятиях» — правилах поведения, внутреннюю логику которых он так до конца и не постиг, ни тем более о «спортсменах»-беспредельщиках, которые теперь «парились» на своей «хате с минусом», ставшей для них, по сути, камерой смертников.

Все эти кошмары остались в прошлом. Теперь, стоя на многолюдной московской улице, он воспринимал недавние события как нечто далекое, нереальное, произошедшее не с ним, точно серенький детектив в плохом пересказе.

— Да, считай, что нам повезло, — продолжил защитник, так и не дождавшись ответа.

— Ну не скажите — повезло. — Мишина мать вцепилась в локоть недавнего арестанта такой хваткой, что, казалось, никакая сила не сможет оторвать ее от сына. — Бедный, почти два месяца в тюрьме, с этими уголовными харями промучился.

— По сто пятьдесят шестой он мог получить от двух до шести лет, — деликатно напомнил адвокат. — Хотя… Всякий, кто хоть раз сталкивается с тюрьмой, уже связан с ней навечно.

Ни Миша, ни его мать, ни Наташа, стоявшая тут же, не поняли этих слов, а переспрашивать, уточнять как-то не хотелось.

Попрощавшись с адвокатом, троица отправилась к стоянке такси.

— Где же мы деньги-то такие возьмем? — сокрушался Луконин в салоне автомобиля, вспоминая о штрафе в «восемьсот минимальных размеров оплаты труда».

— Ох, сынок, и не говори… Да и дома-то у нас недавно несчастье произошло.

— Что такое?

— Да обокрали нас, — страдальчески выдохнула мать.

Материнский рассказ прозвучал кратко, но эмоционально и выразительно.

Позавчера уехала к тете Вале на другой конец Москвы, в Медведково, квартиру закрыла на все замки, а когда вернулась — полный разгром, все вверх дном перевернуто, все ценное, что было, забрали, а что не забрали, так поломали да попортили.

— И что? — спросил недавний арестант, предчувствуя что-то недоброе, и от предчувствий этих у него засосало под ложечкой.

— Милиция приехала, отпечатки пальцев снимала, соседей опросила… Обещали, что будут искать. Да какое там! Мы ведь не банкиры, не бизнесмены, чтобы милиция и впрямь за это взялась.

— Нашли кого-нибудь? — с напряжением в голосе поинтересовался Миша.

— Да какое там! Никаких следов. Правда, две бабушки-пенсионерки у подъезда сидели, так видели вроде какого-то подозрительного типа: весь такой невысокий, плотный, с какими-то синими наколками на руках и металлическими коронками во рту. И уши у него еще такие заостренные-заостренные…

Луконин откинулся на подголовник сиденья и закрыл глаза.

Неожиданно вспомнилось: «сборка» в Бутырской тюрьме, клочок лазурного апрельского неба сквозь решетку, солнечный зайчик в темном углу и собеседник: кряжистый малый с сизыми фиксами, татуированными пальцами и острыми, точно у кинематографического Мефистофеля, концами ушей.

Может быть, его тоже освободили из-под стражи в зале суда, только на несколько недель раньше?