Книга Загадки истории. Злодеи и жертвы Французской революции - Алексей Толпыго

Перелом настроений в пользу Мирабо происходит 23 июня. В этот знаменитый день король, которому надоело бездействие Генеральных Штатов (подумать только: полтора месяца они не могут решить, как им проверять депутатские полномочия: вместе или порознь, по сословиям?), собрал всех депутатов, произнес несколько сердитых слов и ушел.

Часть депутатов ушла, часть осталась. Церемониймейстер де Брезе явился к депутатам и велел им разойтись. В ответ Мирабо бросил еще одну фразу, вошедшую в историю: «Передайте тому, кто вас послал, что мы здесь – по воле народа, и уступим только силе штыков!»

С этого момента Мирабо становится, по меньшей мере, одним из лидеров Собрания. А что же король? Король не послал солдат; он, услышав об ответе депутатов, буркнул: «Ну и черт с ними, пусть остаются!»

Говорят, что Мирабо, узнав об этом ответе, воскликнул: «Вот так королей приводят к эшафоту!» Но сразу нужно оговориться: была ли такая фраза сказана, нет ли – Мирабо совершенно определенно не желал подобного исхода, против подобного развития событий он готов был бороться любыми средствами. А в средствах он, как мы знаем, не был слишком разборчив.

Мирабо завоевал внимание Собрания. Но ему конечно же мало быть видным оратором или даже лидером Собрания. Он рвется к власти.

16

Первый период деятельности Мирабо в Национальном собрании – с июня по ноябрь.

Летом 1789 года по всей стране горят дворянские замки. Да и в городах неспокойно. В Труа народ убил мэра города, разгромил ратушу, захватил склад соли и заставил продавать ее по дешевым ценам. В Страсбурге народ также разгромил здание ратуши. То же происходит и в других городах, но главное событие, конечно, произошло в Париже: 14 июля народ взял Бастилию.

Депутаты в этом не участвовали. У Мирабо была и особая причина: 13 июля, то есть накануне взятия Бастилии, умер его отец. За несколько дней до смерти он вызвал Оноре к себе, и в критический момент истории его не оказалось на месте. А будь он там, изменило бы это что-нибудь? Скорее всего, нет. Хотя может быть, что он выступил бы с пламенной речью, а в той обстановке одна эффектная речь могла многое повернуть в другую сторону. Но этого не случилось.

Мирабо завоевал популярность. Теперь он хочет быть министром.

«Нам нужна своего рода политическая аптека, – напишет он позже, – в которой только ее хозяин, имеющий под рукой как целебные вещества, так и ядовитые растения, составляет свои снадобья, руководствуясь своим гением и пользуясь безграничным доверием больного». Надо ли говорить, кого именно Мирабо видел в роли такого «хозяина аптеки»?

Он был прав: обстоятельства требовали чего-то именно в этом роде. И уже тогда королю и королеве указывают на Мирабо. Надо обратиться к нему. Но королева, как мы помним, гордо отвечает, что не унизится до такого.

(Роковая слепота! И Мирабо, и Лафайет, и другие вожди революции тогда вовсе не желали крушения монархии и искренне готовы были помочь. Но Мирабо, видите ли, недостаточно чист душой, что же до маркиза Лафайета, «героя Старого и Нового Света» и самого в тот момент популярного человека в стране, то его слишком опасались, полагая, что он стремится захватить власть. Может быть, он и мог тогда это сделать, но не хотел: он был чист душой, но… не слишком умен. И в вожди революции не годился.)

Получить пост министра от короля не удается. Мирабо не унывает: он видит, что королю скоро придется назначить министров уже не по своей воле, а по воле Собрания (то, что мы теперь называем конституционной монархией). И он, Мирабо, получит пост министра от Собрания.

Так могло быть, но так не случилось. В Собрании было немало врагов Мирабо – и еще больше тех, кто ценил его таланты, но… считал, что он уж слишком талантлив, что, став министром, он будет всемогущим.

Здесь стоит привести слова, которые за месяц до смерти написал маркиз Виктор Мирабо о своем великом сыне: «Он творил только зло, даже нападая и обрушиваясь на злоупотребления, сегодня он явно стремится к разрушению установленного порядка, и добром это для него не кончится. Он получит то, что причитается людям, у которых нет основного – нравственности; он никогда не добьется доверия, если захочет его заслужить; у него будут сторонники, даже почитатели, всему свое время, но никогда – друзья или кто-либо, кто будет ему доверять». Злое суждение – но не лишенное проницательности.

Действительно, его репутация – тяжелая гиря на шее утопающего. «Ах, как же безнравственность моей юности повредила общему делу!» – говорил он. Имей он другую репутацию, многие бы пошли за ним просто потому, что он имел колоссальное влияние. Но Оноре Мирабо не доверяют. Его боятся. И 9 ноября 1789 года депутат Ланжюине вносит проект декрета: никто из нынешних депутатов Собрания не может быть министром или занимать другой правительственный пост.

Мирабо бушевал! «Скажите прямо: декретом запрещается быть министрами не депутатам Собрания, а одному депутату – лично господину Мирабо!» Не помогло. Собрание тогда еще состояло из идеалистов, оно верило в бескорыстие, декрет был популярен, и декрет был принят.

Второй период деятельности Мирабо, последние полтора года его жизни трагичны. Этот выдающийся человек, которому обстоятельства и собственные ошибки не позволяют стать великим человеком, мечется из стороны в сторону. Быть министром он не может, поэтому Мирабо пробует вариант с герцогом Орлеанским, которого он, возможно, готов был сделать «наместником королевства» с широкими полномочиями, Мирабо же был бы при нем советником. Другая попытка – договориться с невероятно популярным Лафайетом. Пусть он, Лафайет, играет роль Ришелье, Мирабо готов быть советником при нем. Оставаясь вождем Собрания, он одновременно дает тайные советы королю (об этом речь пойдет немного ниже). И всюду он, в конечном счете, терпит поражение. Сделка с Лафайетом не состоялась оттого, что Лафайет не доверял Мирабо. По другим причинам, но опять не вышло и с герцогом Орлеанским. «Это евнух зла, – разочарованно констатировал Мирабо, – он хочет, не не может», – знаменитая фраза Мирабо о «евнухе зла».

17

Мирабо, в отличие от всех (именно так: всех) других членов Собрания, имел более или менее ясный план, он знал, что именно следует делать. Именно поэтому Собрание то восторженно шло за ним, то недоумевало, а многие прямо обвиняли его в измене.

Причина проста: прочие голосовали не столько по зову разума (который, к слову сказать, есть далеко не у всех), сколько на основе принципов. Эта мера прогрессивна? – Голосуем «за»! – А эта реакционна? – Долой! Голосуем «против»! – Или если депутат принадлежит к противной партии, то действуем «от противного»: мера прогрессивна – голосую «против», и наоборот.

Между тем любой разумный план конституции должен сочетать в той или иной мере и «прогрессивные», и «реакционные» меры.

Приведу пример. Осенью 1789 года Мирабо произносит блестящую речь против выкупа церковной десятины (мера прогрессивная). До него выступал один из оракулов Собрания, аббат Сийес (о нем речь пойдет отдельно), и требовал, чтобы церковные собственности были национализированы (этого требовала насущная необходимость: денег в стране не было), но национализированы с выкупом. Ибо собственность священна…