Книга История одной семейки - Кристина Нестлингер

Мама была потрясена до глубины души. Она не может себе представить отпрыска, не отучившегося в университете. И она заговорила чрезвычайно ласково. Попробовала меня «поддержать» и «подбодрить». Уговаривала, будто медсестра больного — я и милый, я и понятливый, я и смышленый. Настоящий умница, абсолютно сообразительный! Только вот чуточку ленивый… Но в жизни все можно наверстать! Всю следующую неделю мне следует оставаться дома, сказала мама, чтобы не терять время на всякую бесполезную ерунду вроде физкультуры, рисования или пения, а целеустремленно заниматься латынью, математикой и английским. Дорис поддержит меня в занятиях математикой, Андреа в латыни, а сама она будет помогать с английским. И тогда я закончу учебный год играючи, максимум с одной пересдачей. Только теперь надо все свои помыслы и силы сосредоточить на этой благой цели! И поскольку я никак не мог сказать маме, на какой благой цели уже сосредоточены все мои помыслы и силы, я пробормотал «о’кей», и мама была счастлива. Таким благоразумным я давненько не был, похвалила она меня, теперь я снова ее «добрый старый Ольф», и у нее возродилась надежда на «прекрасное будущее». В приподнятом настроении мама покинула мою комнату, ну а так как в важном для меня деле в этот день все равно уже больше ничего нельзя было предпринять, я сел зубрить латинские глаголы. Чтобы в доме воцарился мир, я позволил Андреа после ужина проверить меня. Я все ей ответил, кроме двух слов, но эта корова, вместо того чтобы похвалить, только ругалась:

— Вот видишь! Ты просто ленишься! Можешь же, когда захочешь!

А Дорис язвительно добавила, что с латынью, может, все так и есть, но по математике я полный ноль, и никакая зубрежка мне не поможет. Тут вскипела мама. Она сказала, что человека с такими взглядами и близко нельзя подпускать к школе. И ей уже сейчас ужасно жалко детей, которых Дорис когда-нибудь будет обучать! Теперь надулась Дорис и умотала в свою комнату — а я вздохнул с облегчением. Не дай бог она начала бы долбить со мной еще и математику. После латыни я уже был на это категорически не способен.

Людям вроде меня, которые долго ничего не учили, надо много времени на раскачку.

Глава 5,

в которой рассказывается об успешном продолжении расследования и безуспешных попытках разобраться с Солянкой. А Аксель, мой сосед по парте, подкладывает мне свинью

Всю следующую неделю и я вправду занимался. Зубрил часами так прилежно, что тетя Фея была совершенно потрясена и по несколько раз на дню приносила мне свежевыжатого апельсинового сока — ведь, по ее словам, когда занимаешься умственным трудом, расходуешь много витаминов.

Мама и Андреа были мною довольны. Мама выражала свою радость, рассыпаясь в бесконечных похвалах, а Андреа — все время наезжая на меня.

«Ну что ж ты сразу так не смог? — говорила она. — Был бы ты в последние месяцы хоть вполовину таким старательным, не пришлось сейчас надрываться!»

А вот с Дорис у нас ничего не получалось. Стоило ей объяснить какую-нибудь математическую задачку, как я уже не понимал даже того, что раньше знал железно. Бабушка предложила разумную вещь: сконцентрироваться на латыни и английском, а математику пересдать осенью, тогда на подготовку у меня будет целое лето. Но мама была против. Она считала, что не стоит гробить все каникулы на учебу.

И поэтому я обратился к помощи тети Труди и тети Лизи. (Дорис чуть не лопнула от злости.) Тети сказали вот что:

«Человек, способный к математике, никогда ничему не научит неспособного. Он просто не в состоянии понять, что у другого могут быть трудности. Только тот, кто сам не особо разбирается в этих делах, увидит, где тут собака зарыта!»

А поскольку тетя Труди и тетя Лизи в математике практически ни бум-бум, они рискнули со мной позаниматься.

Это были ужасно веселые уроки, добавившие мне уверенности в себе, потому что я понял: если уж эти две кошелки, которые даже не знают, как перемножать дроби, закончили гимназию, то у меня точно получится!

Поскольку мои дамы могли заниматься репетиторством лишь после работы, а Дорис и Андреа возвращались из университета только к полднику, у меня было полно свободного времени, из которого я использовал на учебу только половину. Другую половину я проводил у Муксенедера. После обеда я встречался там с Гарри и Флорианом. А до обеда сидел в кондитерской в одиночестве. Гарри и Флориан хоть и удивлялись, чего это я обосновался в заведении, которое так далеко от дома, но все равно были довольны моим выбором, потому что у Муксенедера все время торчала и девчоночья компания, с которой мы познакомились.

Каждый день с утра у Муксенедера сидела худенькая черноволосая девчонка с огромными карими глазами и веснушками на крохотном носу. Звали ее Йоши. Она прогуливала школу, постукивая спицами для вязания, полистывая газеты и дамские журналы и попивая кофе.

Разговаривали мы нечасто, только улыбались друг другу. Иногда я обменивался с ней газетами или подносил зажигалку. Больше всего мне нравились ее руки — узкие, загорелые, с тонкими, чуть дрожащими пальцами.

Самое ужасное, что каждый день после школы в кафе появлялась и Солянка, как будто это самое обычное в мире дело. Гарри и Флориана это бесило. Они отпускали едкие замечания, а Солянка, влажнея очами, ныла, что я-де ее «не защищаю». Неужели какие-то там два глупых друга мне важнее нашей любви, вопрошала она. Я как мог увиливал от подобных разговоров и только бормотал что-то успокаивающее. И Солянка тут же утешалась.

Я бы с удовольствием рассказал Гарри и Флориану, отчего это я провожу все время у Муксенедера, но, во-первых, рядом все время торчала Солянка, которую это совершенно не касалось, а во-вторых, я никак не мог решиться им рассказать, что мой папа на «Харлее» был выдумкой от начала до конца. Мы же еще в начальной школе поклялись друг другу — «правда, только правда, ничего, кроме правды!»

А в изысканиях об отце я серьезно продвинулся! Мне помогла девчоночья послеобеденная компания, потому что они уже годами ходили в эту кондитерскую. Пару раз я незаметно переводил разговор на владельцев булочной и узнал, что у пожилого владельца только одна дочь, та самая «госпожа начальница», которую я видел еще в первый раз. А у госпожи начальницы есть сын. Ему шестнадцать и зовут его Йоханнесом.

Похоже, все сходилось!

А вот про зятя пожилого владельца, мужа госпожи начальницы и отца Йоханнеса, девчонки никогда не слышали. Да и фамилию начальницы они не знали. Одна девчонка уверяла, что их фамилия Гроссбух, но эту версию я отмел сходу. Отца по фамилии Гроссбух просто невозможно себе представить!

В субботу утром я пришел к Муксенедеру около десяти. Все столики были заняты домохозяйками, зашедшими передохнуть и подкрепиться для второго круга выходного покупочного марафона. Йоши тоже уже была там. Я подсел к ней. Она вязала. Нечто огромное, мышино-серого цвета. Йоши сказала, что это спина нового свитера. Я спросил, для кого она вяжет, — уж не для отца ли, тогда в нем должно быть роста не меньше двух метров и веса килограммов двести. Йоши ответила, что вяжет свитер для себя и он такой огромный, чтобы скрыть ее фигуру, которой на самом-то деле нет. Я возмутился. Толстяки ужасны, сказал я, так что пусть радуется, что фигурой вышла в заборную доску.