Книга Портрет королевского палача - Елена Арсеньева

Бреду пешком на Сергиевскую, угол Заиконоспасской. Трамваи, ввинтиться в которые мне изредка удается, сегодня отчего-то не ходят. А впрочем, нынче у меня нет настроения толкаться в пошлой толпе! Иду, не в силах радоваться теплому ветру и проблескам солнца меж сырых и серых туч. Все мысли о бедной Анастасии Николаевне.

Какой я увижу ее? Смогу ли утешить?..

Я так задумалась, что едва не попала под автомобиль, под черный, роскошный «Кадиллак» с клаксоном, который протрубил «матчиш»[8]над самым моим ухом. За рулем матрос. Я шарахнулась, успев заметить фигуру на заднем сиденье: миниатюрная женщина в черной кожанке. Гладко причесанные черные волосы, напряженный взгляд из-под густых ресниц… Тоже содком? А может, она и сама комиссарша? В кожаных куртках абы кто не ходит!

Только тут вижу, что, оказывается, я уже стою около нужного мне дома. С замиранием сердца дергаю за цепочку звонка…

На звонок отворяет седая дама. Лицо ее в красных пятнах от слез.

Приглашает войти в небольшую уютную прихожую.

– Аси нет, – с трудом выговаривает она. – Думаю, что ее нет в живых.

Я прислоняюсь к стенке: ноги подкашиваются от этих простых слов.

– Я ее тетушка, – тихо говорит дама. – Вела у них с Алексеем Владимировичем хозяйство. В среду Асе стало известно, что ее муж расстрелян, хотя до этого… – Она смотрит на меня растерянно, словно решает: говорить или нет? – До этого бедная девочка была полна надежд… ее уверили, пообещали…

– Кто? – спрашиваю я, однако этот вопрос дама предпочитает не услышать:

– В среду, говорю, стало известно, что Алексей Владимирович убит, и она тотчас ушла. С тех пор ее нет. Ася никогда не говорила о самоубийстве, но я знала, знала, что она не переживет смерти Алешеньки!

– Оставила ли она записку? – спрашиваю я.

– Буквально два слова: не ждите и не ищите меня, – шепчет дама.

– Но можно же узнать наверняка… – бормочу я, сама понимая, что горожу чушь. О самоубийцах не пишут в советских газетах. В советском раю не может быть самоубийств!

– Но вы пытались искать? – настаиваю я. – Вдруг она ушла к друзьям, к знакомым…

– У нее никого нет, она оставила только записку для брата, вот и все. А он уехал, придется ждать, пока вернется. Господи, как хорошо, что хотя бы вы пришли, а то мне даже поговорить об этом ужасе не с кем!

Да, говорить нам больше не о чем. Тихо прощаюсь, оставив свой адрес и взяв перед уходом с седовласой дамы обещание непременно сообщить мне, если Анастасия Николаевна все же воротится или подаст о себе весть. Обе мы прекрасно понимаем, что ей не придется исполнять это обещание, но все же уговариваемся. А вдруг?..

Вдруг! Какое прекрасное, обещающее, лживое слово!

Наконец я ухожу. Дама выходит проводить меня на крыльцо и вдруг отшатывается при виде черного «Кадиллака», пронесшегося мимо. На лице ее нескрываемый ужас. Она кидается обратно в прихожую и захлопывает за собой дверь.

Странно, думаю я. А ведь это тот же самый «Кадиллак», который я уже видела несколько минут назад. Та же несгибаемая фигура матроса-шофера у руля, та же миниатюрная комиссарша, полулежащая на заднем сиденье…

Ловлю ее темный взгляд, и удивительное ощущение пронзает меня. Где-то я уже видела эти черные мрачные глаза…

И тотчас вспоминаю, где. Комиссарша похожа на футуристку с крашеными сосками под рыболовной сетью!

Но что ей нужно в доме полковника, убитого в чеке, и его жены, которая покончила с собой от непомерного горя? Приезжала выразить сочувствие бывшей приятельнице?

Стоп, стоп… А не она ли посулила Анастасии Николаевне спасти ее мужа, а потом не исполнила обещание?

Не смогла? Не захотела? Да и вообще: это она? Или не она? Елена, как ее там?.. Елена Феррари! Арлезианка!

Наши дни. Валентина Макарова

Остаток той страшной ночи прошел в беспрерывных допросах. Допрашивали меня, Виталия Ивановича, акушерку, дежурных сестер, санитарок, и этот кошмар беспрерывно длился до восьми утра, когда началась «пятиминутка» с новой сменой. Я кое-как, дрожащим голосом, то и дело сбиваясь, стала докладывать о состоянии всех пяти младенцев, которых мы родили за истекшие сутки. На нас на всех, дежурных, коллеги взирали как на чудом вернувшихся с полпути на тот свет, и один из приемных покоев – тот самый! – был еще закрыт, потому что люди, которые теперь распоряжались в нашей больнице, только сейчас разрешили санитаркам смыть кровь со стен и пола, а полночи фотографировали, снимали эти кровоподтеки на видео, измеряли что-то, хотя что еще можно измерить? Был человек – и погиб…

Короче, идет себе «пятиминутка», и вдруг меня словно по голове – по моей измученной, вторую ночь подряд не спавшей голове! – ударяет: матерь божья, да ведь у меня сегодня в 13:00 самолет! Я ж с сегодняшнего дня в отпуске! А у меня еще вещи практически не собраны, а в аэропорту надо быть не позднее 12, ведь билет еще не выкуплен! Кроме того, аэропорт в Нижнем, а я, как известно, в Дзержинске. Вдобавок, на его окраине. И мой дом, где разбросаны эти самые вещи, которые надо собрать, – на противоположном от роддома конце нашего пусть и не самого большого, но и не самого маленького города…

Голова от этого открытия у меня начинает болеть так, что на какое-то мгновение я почти теряю сознание.

«Пятиминутка» как раз кончается. Главный говорит:

– Ребята, кто с дежурства, я понимаю, что вы с ног валитесь, но вас просили еще задержаться.

Мы не спрашиваем, кто именно просил. Мы и так понимаем, что песенка свободной жизни для нас спета очень надолго. Теперь нас будут швырять от одного следователя к другому, и каждый будет смотреть точно так же недоверчиво, как уже смотрели эти, терзавшие нас ночью, и больше всех будут мучить нас с Москвитиным, потому что мы – хотя бы мельком, хотя бы краем глаза! – видели убийцу и, как я теперь понимаю, пособника цыганки-террористки!

Что-то хлещет меня по лицу наотмашь. Мир в моих затуманенных глазах проясняется, и я вижу, что стою почему-то в не кабинете главного, где проходила «летучка», а посреди каких-то кустов. То есть меня хлестнула ветка. Еще несколько мгновений мне требуется, чтобы осознать: это не какие-то кусты, а свои, можно сказать, родные, потому что находятся они на задворках нашей больнички, позади кочегарки, позади куч угля, и среди этих кустов пролегает обходная дорога к автотрассе.

Минуточку. Как я сюда попала?

Опускаю глаза и вижу, что на мне мой белый халат, который я так и не сняла после летучки. То есть я как бы вышла погулять, подышать воздухом? Но почему на моем плече болтается сумка? Почему я стою в кустах, чуть пригнувшись, и выглядываю из них так осторожно, словно боюсь, как бы меня не заметили, не поймали и не привели обратно?