Книга Необычайная коллекция - Бернар Кирини

Я. Вы говорите о романах с продолжением?

Гулд. С продолжением? (Срывается на крик.) Да нет же! Нет! Ни романы с продолжением, ни романы-эпопеи, ни саги здесь ни при чем! Книги, о которых я говорю, закончены и в то же время незакончены, с виду они короткие, но на деле огромнейшие. Это многоступенчатые книги, подобные русским матрешкам, которых всегда много в одной. Иные из них вы можете прочесть, не догадываясь об их скрытых богатствах, и закрыть, даже не подозревая, мимо чего прошли. Это лучшие: они до смешного ревностно хранят свою тайну, пока не найдется умный читатель, который их раскусит. Другие многоступенчатые книги, напротив, предпочитают ясность и с первых страниц объявляют масть, указывая на скрытый в них месседж. Есть и золотая середина между этими крайностями: книги не таят своего двойного дна, но и не помогают читателю до него добраться. В общем, как вы уже поняли, мои любимицы — первые, безмолвные, от которых, читая, не дождешься ни словечка подсказки. Разоблачать их — сущее наслаждение и гордость для книголюбов вроде меня.

Я по-прежнему не мог понять, что это за пресловутые «многоступенчатые книги», и Гулд взялся меня просветить.

Для начала он показал мне собрание сочинений некого Поля Ласпальера (1880−1955), тринадцать романов, написанных и опубликованных между 1904 и 1954 годом. «Ровно пятьдесят лет, — подчеркнул Гулд, — это круглое число подтверждает мое убеждение, что он все предусмотрел с самого начала». На первый взгляд Ласпальер прошел обычный литературный путь, начав с банального романчика в манере Флобера, затем продолжив книгами более личными, порой даже оригинальными, и закончив тремя замысловатыми и непонятными сагами, очевидно, под влиянием Нового Романа. И только одно у него всегда оставалось неизменным: все его книги делятся на абзацы в десять строк — ни больше ни меньше. Ласпальер любил также сквозных персонажей: из романа в роман встречаются одни и те же имена, — в этих совпадениях, по его словам, не следовало искать никакого скрытого смысла; сам он списывал их на свою леность. («Уж если у меня есть персонаж, я выжимаю из него все, что могу».)

Однако на самом деле все не так просто с этими сквозными персонажами, как и с абзацами по десять строк. Только после его смерти читатели поняли, что, помимо тринадцати опубликованных романов, Ласпальер написал еще множество других: десятки, сотни, возможно, даже тысячи. Точнее, он их не написал — но все равно создал. Романы Ласпальера комбинируемы: взяв один абзац из одного, другой из другого и так далее, можно составить столько романов, сколько захочется.

«Если тринадцать романов в их видимом состоянии не обессмертили Ласпальера, — продолжал Гулд, — то из потенциальных книг, для которых они дают материал, выстраивается собор поистине головокружительной высоты. Представляете себе? Взявшись за перо, Ласпальер уже держал в уме свой план: год за годом он создавал творческое наследие, способное плодиться: каждый абзац каждой новой книги был одновременно новым абзацем и предыдущих, и последующих сочинений. Ему приходилось следить, чтобы каждое слово точно встраивалось не только в нынешнюю книгу, но и во все другие, прошлые и будущие; хотите, назовите это литературным фокусом, хотите — информационным подвигом».

С тех пор как был раскрыт секрет, группа поклонников — в которую входит и Гулд — занята воспроизведением сотен романов, которые Ласпальер написал, не написав, рассыпанных фрагментами в его изданных книгах. «В сущности, — объясняет Гулд, — его тринадцать книг надо рассматривать не как тринадцать “романов”, но как тринадцать пропозиций из миллионов возможных. Наше дело — воплотить остальные. Мы уже написали двести восемь. Там есть детективы, приключенческие романы, одно философское эссе в диалогах и даже порнографические книжонки, которые я лично составил, позаимствовав из романов Ласпальера самые крутые пассажи. Разумеется, по качеству эти книги неравноценны; некоторые комбинации приблизительны, и из них получаются не вполне складные тексты. Но другие, поверьте мне, дают потрясающие результаты, даже лучше, чем матрицы, иными словами, тринадцать комбинаций, записанных Ласпальером. Это подтверждает мою мысль о том, что, публикуя их, он думал об экспозиции своего материала, а не о конечном результате: то была не цель, а средство».

Гулд посмотрел на меня и прищурился. «Знаю, что вы мне возразите: мы могли бы ввести абзацы Ласпальера в память компьютера, чтобы все возможные комбинации выдала за нас машина. Ей ведь потребуется на это всего несколько минут, тогда как мы, работая вручную, потратим годы. Не так ли?»

Я открестился, как мог, от подобной мысли; но Гулд продолжил:

«Это было бы, разумеется, куда легче и избавило бы нас от многих трудов. Но это, я думаю, означало бы предать замысел Ласпальера. Он дал нам тысячи возможных романов не для того, чтобы мы пропустили их через дробилку компьютера и обработали, как банковские данные. Комбинировать абзацы Ласпальера следует не автомату, но эрудиту и даже, пожалуй, писателю. Это не черная работа — это искусство. Необходимы чутье, такт, чувство текста; вся прелесть нашего предприятия состоит в долгих и кропотливых поисках абзаца, который наилучшим образом подойдет к предыдущему. Компьютер попросту выплюнет вам сто тысяч романов без всякого порядка, даже не сгладив, так сказать, швы, — я говорю о маленьких усовершенствованиях, которые мы вносим в тексты, чтобы они были лучше, к примеру меняем время глагола или убираем повтор. Да, я говорил и повторяю: чтобы комбинировать Ласпальера, надо быть писателем. В таком духе он и замыслил свое творческое наследие: как открытую библиотеку, которой могут пользоваться люди доброй воли, чтобы писать, если у них есть мужество, характер и мало-мальский талант».

* * *

Другой пример: «Утренние холода» швейцарца Фердинанда Эркюля, начало 1940-х годов. «На первый взгляд, — объяснял мне Гулд, — в этой книге нет ничего необычного. Дать ее вам на десять минут или даже на час — вы увидите роман, ничем не отличающийся от других. Вы, наверно, прочтете его с удовольствием, потому что стиль хорош и юмор тонок, — так, по крайней мере, думаю я, а, как вы знаете, я имею нескромность полагать, что мое мнение чего-нибудь, да стоит. Короче говоря, эта книга покажется вам ничем не выдающейся, и вы удивитесь, с какой стати она оказалась в моей библиотеке».

Я полистал «Утренние холода» со смутной надеждой проникнуть в тайну книги, прежде чем мне откроет ее Гулд.

«Я тоже, — продолжал Гулд, — как и вы, нашел “Утренние холода” банальными. Один чудак-букинист, которого все звали Бароном, понятия не имею почему, ведь он был незнатного рода — давно умер, царствие ему небесное, — так вот, этот Барон продал мне ее как исключительный экземпляр, однако, не сказав больше ничего: мол, хотел, чтобы я насладился радостью открытия. Поддавшись на уговоры, я купил книгу за бешеные деньги. Чтение заняло два часа. Не найдя ничего особенного, я перечитал ее еще раз. Опять ничего. Третий раз — снова впустую. Тогда я разозлился так, что пошел объясняться с Бароном. Он рассмеялся, довольный шуткой, а потом показал мне, что же в трижды прочитанных “Утренних холодах” я все-таки упустил».

Гулд помедлил, нагнетая напряжение.