Книга Ведьма полесская - Виталий Кулик

Вот Марылька ясно различила шаркающие в темноте шаги батьки, подошедшего к кадке с водой. Затем тихий всплеск — это он набрал ковшиком воды. Скрипнула дверь, и послышались тихие слова батьки:

— На. Пей и уходи. Не лето, чай, на дворе. Холод вон по всей хате уже гуляет.

Медленно тянулась установившаяся пауза. Видимо, посыльный пил воду. Но вот опять раздался уже раздражённый голос Петра:

— Ну что ты обнюхиваешь эту воду, будто конь какой? Не облизывайся, не горелка это, — начал закипать приказчик. — Ну вот! А говорил: «Пить хочу». Давай ковшик — и пошёл отседова!

Через мгновение дверь захлопнулась. Послышался звук брошенного на лавку деревянного ковшика и недовольное ворчание приказчика.

Петро ещё раз без всякой причины выглянул в окошко и, опять ничего не увидев, направился к полатям.

Марылька смутно различала силуэт батьки, осторожно передвигающегося в темноте. Ей не терпелось узнать, кто и зачем приходил. Она хотела уже спросить об этом, но мать её опередила:

— Петро, уж не стряслось ли где чего худого? Кому это в такой час неймётся?

— А-а, так… Ничего важного. У нас любят устроить переполох при ловле блох, — попробовал отшутиться Петро, но какой-то тяжёлый осадок от этого не исчез, и он уже всерьёз добавил: — Пан Хилькевич завтра приезжает, так Прасковья Федоровна беспокоится, чтоб всё в порядке было к их приезду. Аж ночью посыльного спровадила. Вот бабы!

— А-а, — облегчённо протянула Марфа. — А приходил-то кто?

— Сыч приходил. Кондрат. Только странный он какой-то был. Небось отправить отправили, а разбудить забыли.

Агафья хотела было ещё что-то спросить, но так и замерла с открытым ртом. Расширенные от ужаса глаза смотрели в темноту, и воля женщины была скована неописуемым страхом. Петро ничего этого не заметил.

Марыльку тоже обуял ужас, и у неё вырвался крик:

— Тата, ты что говоришь?! Сыча ещё на Покров похоронили! Как ты мог так обознаться?!

— Да не обознался я! Он же… — огрызнулся Петро, словно его в чём-то винили, и тут же осёкся, осознав наконец чудовищную сущность произошедшего.

Холодная испарина покрыла лицо и тело приказчика. Разум отказывался верить в то, что произошло. Но в то же время Петро начал осознавать, что только сейчас он возвращался в настоящий мир. Перед этим, как только он отворил дверь, на него снизошла какая-то пелена, окутавшая туманом сознание и убравшая из памяти и похороны Сыча, и то, что он давно уже покойник.

Ясность мысли окончательно восстановилась, и от этого Петру стало ещё хуже. Панический страх ввёрг семью приказчика в какое-то безмолвное оцепенение.

Марылька, до боли закусив войлочное одеяло, еле сдерживала вырывающийся крик страха. Ей хотелось лишь одного — проснуться. Ей хотелось, чтобы это был всего лишь сон, кошмарный сон!

Марфа, как ни странно, не паниковала и по-бабьи не выла; не причитала и не рвала в истерике на себе одежду. Ей сейчас было не до покойников и не до живых: глубокий обморок на время избавил перепуганную женщину от всех волнений и страхов.

Сам же Петро, сидя на полатях и сжимая голову руками, словно оправдываясь, начал нервно бормотать:

— Как же так? Что ж теперь делать? Господи Иисусе… И голос его не сразу признал… и воду обнюхивал, словно зверь какой. Не! Не может такого быть! Темно — вот и обознался. Спросонья да в темноте всяко ведь бывает…

Обознался или не обознался панский приказчик — неведомо, но в его хате до утра тускло мерцала лампада перед иконами, и все, кроме детей малых, стояли на коленях и до исступления читали «Отче наш» и другие молитвы, какие только знали. До рассвета на темных стенах избы мелькали огромные тени от людских фигур, неистово отбивающих поклоны Николаю Чудотворцу и Пресвятой Богородице.

Чуть начало светать, и Петро, накинув тулуп и натянув валенки, вышел из избы. Морозный воздух приятно наполнил грудь свежестью. Глубоко вздохнув, он с надеждой и упованием на милость божью сразу глянул на небо, где уже занималась утренняя заря. В который уж раз попросив у Бога защиты, Петро переводил дух и с волнением собирался опустить взор на землю. От того, что он там увидит, можно сказать, зависела его дальнейшая судьба…

У приказчика ещё теплился луч надежды, что он всё же обознался, недосмотрел или напутал что-либо. Любая такая оплошность была бы ему сейчас за счастье. Ведь по народным поверьям мертвецы даже снятся всегда неспроста. Если что-то дают или просто говорят, то это можно истолковать как добрый знак. А вот если зовут или просят что-либо, то ни в коем случае нельзя откликаться и давать им что просят, особенно пищу или личные вещи. А полешуки в поверья верили слепо и непоколебимо старались придерживаться всех общепринятых условностей.

Смертный страх, влезший в хату Петра Логинова, был ещё более ужасен тем, что вселился к нему на постой не во сне, а наяву. Ну никак не могло всем одновременно такое присниться! А надежда-то теплилась, хоть махонькая да поддерживала семью приказчика. А вдруг поутру всё растолкуется просто и до смешного незамысловато! А вот, поди ж ты, с переполоху надумали бог вед чего! Эх, если бы это было так…

И вот сейчас настало время окончательного определения.

Петро опустил голову, но до конца произносимой им молитвы не решался открыть глаза. После ночной вьюги всё было покрыто свежим снегом, словно незапятнанным холстом. И дело всё в том, что если Петру являлась какая-либо нечисть, то следов, по его разумению, не должно быть. А если приходил человек, и приказчик просто обознался, то тут уж как не крути, а следы будут.

Наконец закончив молитву и собравшись с духом, Петро открыл глаза. Первое, что пронеслось в голове — это Бог услышал его мольбы. На белоснежном покрывале приказчик ясно увидел следы. Но злой рок тут же нанёс свой коварный удар! Присмотревшись, Петро понял, что перед ним… следы копыт! И какое бы существо здесь не наследило, всё равно оставалась непосильная загадка для человеческого разума: следов, указывающих, откуда это существо пришло и в какую сторону ушло — не было. На снегу виднелась цепочка оставленная копытами лишь от окна и до дверей. Петру сделалось худо…

Панский приказчик полулежал на завалинке, откинувшись на бревенчатую стену избы. Впавшие за бессонную ночь глаза безучастно глядели в никуда. Под ними словно роковой взмах птицы-пророчицы расходились черно-синие разводы. Шапка свалилась с головы, обнажив совсем поседевшие за ночь пряди волос. Человек находился в отрешённом состоянии. Его душа уже не имела сил противиться напору сверхъестественных событий, не поддающихся людскому пониманию.

Петро слыл мужиком не робкого десятка. Но сейчас у него внутри словно надломился какой-то важный стержень; словно какая-то сила вмешалась, влезла в самую душу и загасила огонёк, дающий жизненную энергию…

Марылька и Марфа долго приводили в чувство Петра, а за это время впечатлительную Марфу и саму пришлось раза два обливать водой. Но, слава богу, все хоть и были сильно напуганы, но зато живы и умом не помешаны.