Книга Черт-те что, или Праздник первого зуба - Гру Дале

Потом Бамбуль молча повёл бабушку в памятный ему коридор. Они обшарили его сверху донизу, как и пятнадцать соседних, но погребёнок как сквозь землю провалился.

— Ох-ох-ох, — горестно вздохнула Злыдневна, и землю облетел порыв холодного ветра; он забрался людям под пальто и юбки, и всех прохожих пробрало непонятным холодом. — Хорошо кончаются только сказки, — пробормотала бабушка, повернулась к Бамбулю спиной и побрела прочь, волоча хвост по грязи.

Бамбуль следом не пошёл. Не теряя времени, он снова сунул палец в рот — и обомлел. Ему показалось, что зуб перестал качаться. Прошла секунда, другая… Наконец зуб закачался снова! И теперь счастливый Бамбуль раскачивал его не останавливаясь.

Весь день Бамбуль занимался только тем, что, пристроившись где попало — у пароотводника, у водокапных камней, у кучи золы и возле огнедыра, — совал палец в рот и качал зуб. Он просто не мог заняться ничем другим. И зуб раскачивался всё сильнее.

Шаркая ногами, сгорбившись, мимо шёл папа Бабадур. Увидев Бамбуля, он прищурился и спросил:

— Чем ты занимаешься? — Потом нагнулся поближе и сказал: — Ну что, не шатается?

— Фафаеса, — ответил Бамбуль, не вынимая пальца изо рта.

— А ну-ка! — оживился папа, от нетерпения рисуя хвостом вензеля на грязном полу.

Потом он запустил свой немытый, длинный, жёлтый и кривой палец, пахнущий перцем и песком, в рот Бамбулю чуть ли не по самые гланды, нащупал нужный зуб и нажал на него.

— Всемогущий серный спрут и ты, серная каракатица! — закричал папа Бабадур. — Навоз и сопли всей преисподней! — Он потянул себя за большое, красное, висящее тряпкой ухо. Он всегда так делал, когда не знал, что сказать. — Зуб шатается!

— Гха, — подтвердил Бамбуль с разинутым ртом.

Оттого, что он целый день качал зуб, указательный палец на правой руке покраснел и на нём вскочил волдырь. Трудовая мозоль, иначе говоря. Ему пришлось перейти на указательный палец левой руки.

— Сын мой, — обратился к Бамбулю папа. Глаза у него сияли, на губах играла самодовольная ухмылка. — Первый зуб — это только начало. Тут главное — набраться терпения. — Он скатал свои губищи в трубочки, похожие на улиток, и тихо прошептал: — Подожди. Всё устроится само собой.

Дни шли за днями, и уже отгуляли День кипящей лавы с его традиционным шашлыком из крысиных окорочков и навозных жуков, нанизанных на чёрные, никогда не чищенные шампуры, и маревом воткнутых повсюду светильников из кипящей лавы. Главным событием праздника стали, как всегда, прыжки через кипящую лаву.

В этом году один чёрт сорвался-таки в лаву и погиб, а вся подземная нечисть, годами мечтавшая о том, чтобы это наконец произошло, вдруг напугалась и ужаснулась. Это был чёрно-красный помоечный чёрт из дальних пределов, и, видно, стартовый пинок оказался недостаточно силён, короче, он не перелетел на другой берег, а шмякнулся в реку докрасна раскалённой лавы. Толпа охнула, он сделал движение, пытаясь выбраться на сушу, но в следующую секунду мощный поток увлёк его навстречу пламени, полыхающему в центре земли. Страх и ужас поразили подземье, и вскрик, сорвавшийся с тысяч губ, прокатился по ходам, трубам и вентилям и на закате достиг земли. Холодной липкой дрожью пришёл он к людям, и они заспешили к родным, ждущим их дома, в тепле и уюте, за большим семейным столом.

Бавван тоже прыгал через лаву, но ему ничего не сделалось, он спокойненько перемахнул через раскалённый поток на своих длиннющих ногах, задев лаву только кончиком хвоста, из-за чего тот покрылся симпатичными ожогами, и Бавван долго ещё совал его всем под нос как трофей. Вдобавок он теперь трезвонил на каждом углу, что у него растут рога. Правда, две шишки на лбу, которые Бавван предъявлял в доказательство своих слов, не только не вытягивались, но стали даже как будто меньше, так что Бамбуль по-прежнему надеялся, что всё как-нибудь обойдётся.

Сам Бамбуль через лаву не прыгал: его и не тянуло, да и родители не разрешили. В прыгуны брали самых сильных, быстрых и ловких, а у Бамбуля ноги коротковаты.

— Но он же ещё ребёнок, — сказал папа Бабадур и ущипнул его за ухо.

Бамбуль был рад, что удалось отвертеться, хотя досадовал, что его назвали ребёнком в присутствии посторонних. Какой же он ребёнок, если у него зубы молочные выпадают? Хотя, по правде говоря, с «выпаданием» как раз и возникли сложности. В том смысле, что зуб не выпал сам собой, как обещал папа. И даже шатался едва ли сильнее по сравнению с первым днём, хотя Бамбуль с той секунды, как открывал утром глаза, и покуда не закрывал их вечером, не занимался ничем другим, кроме раскачивания зуба. В результате его пальцы стали такими сильными, что он легко выдирал коренья из стены. И победил, к всеобщему изумлению, ненаглядного кузена в пальцелом. Кузен сбежал быстрее уховёртки, чтобы порыдать в дальнем тёмном закоулке над позорным поражением. А мама Бажаба посмотрела на Бамбуля, как ему показалось, с гордостью. Хотя он не был уверен.

Неделя за неделей скатывались в центр земли, а наш Бамбуль всё качал и качал зуб. Он забыл свою мечту о подушке, нелюбовь к камням-подголовышам и страх перед купанием в сере, его давно не интересовало, какова на вкус печёная картошка, и не мучили воспоминания об утонувшем чёрте — все эти заботы и печали оставили его. Люди с их необъяснимыми повадками ни секунды не занимали его мыслей. Пусть себе живут как хотят: спят на подушках, играют в бесполезные яркие мячики и питаются погребятами, пусть тешатся чем хотят, а у Бамбуля своя беда — зуб не выпадает, и по сравнению с этим всё, что творится снаружи и внутри земли, — чепуха на крысином сале.

Потому как этот дурацкий заколдованный зуб, болевший, шатавшийся, но не выпадавший, мешал Бамбулю не только жить, но и есть. Он ничего не мог взять в рот: ни погрызть солёных камушков, ни пощёлкать горелых корешков, ни угля пожевать. Не говоря уж о палёных летучих мышах или крысах в панировке. Живот подвело от голода, изо рта пахло тухлятиной, язык пересох и стал шершавым, как старая потрескавшаяся кожа. С утра до вечера во рту у Бамбуля было пусто. А тут ещё гоффлокки на зиму глядя стали пробивать себе ходы поближе к пламени, и их жалостные, горестные вопли доносились откуда-то снизу вперемежку с хрустом и треском падающих стен.