Книга Естественный роман - Георги Господинов

А вот и наша свадебная серия. Эмма в простом облегающем платье, в котором она кажется еще выше и стройнее, платье с длинными рукавами и вуалеткой. Я — в костюме ядовито-зеленого цвета, который ко всему прочему мне широк. Обе матери плачут. Сейчас, когда наш брак себя исчерпал, их слезы выглядят уместными. Отца Эммы на фотографии нет. Его вообще не было на свадьбе. В последний момент заставили какого-то ее дядю встать рядом с матерью, чтобы она не стояла, как вдова.

Все семь лет нашего брака были прилежно документированы. Бесконечные встречи с друзьями. На самом деле у нас не так много друзей, как на фотографиях.

Я откладываю еще два альбома с подобными снимками, то тут, то там мелькают новые лица, но в общих чертах компания все та же.

А вот тут наконец я один. На берегу Дуная, в Сремских Карловцах. Было в этом какое-то странное удовольствие — оказаться одному в незнакомом месте, гулять по улицам незнакомого города, находиться в государстве, где ты никого не знаешь и тебя никто просто не может знать. Вот здесь я в Нови Саде, сижу в каком-то уличном кафе прямо перед городской площадью с кафедральным собором. Во всех бывших австро-венгерских государствах есть такая площадь с кафедральным собором, на другом конце которой, естественно, находится Макдоналдс. На площади и в кафе полно молодежи. Красивые женщины, тинейджерки, маленькие девочки на роликах. Ты четко осознаешь, что ни с одной из женщин за соседними столиками у тебя не будет общей истории. В конечном итоге именно история тебя и привлекает. Потому что ты — чокнутый тип, который мнит себя писателем, и за всеми классными женщинами вокруг для тебя скрывается возможный сюжет. Поэтому ты проведешь этот вечер в одиночестве, и только официантки будут с тобой любезничать. Ты ведь и так постоянно заказываешь, чтобы подольше остаться в кафе. Наконец ты пройдешься «в последний раз» по уже опустевшей площади, быстренько съешь бигмак и вернешься в немного сырой гостиничный номер. В блокноте этим вечером появится только одно предложение, которое было написано краской из баллончика на задней стене кафедрального собора. «Опиум, живи вечно!» Вот и весь твой улов на сегодняшний вечер.

Легкой прохладой веет с реки. Вероятно, существует какая-то Дунайская Европа, государство-утопия, отличная от остальной части континента. Единое пространство, в котором вальс и салон существуют рядом с каюком и рыбачьей деревушкой. Где такты «Дунайских волн» переплетаются с синкопами «Тихого белого Дуная». Где по локальным причинам общего сентиментального характера гимназистки всегда бросаются в эту реку, а она несет утопленниц от Шварцвальда до Черного моря. Где вода — грязная, а сомы всегда крупнее плещущихся на мелководье речных корабликов.

Когда-то «Кинкс» пели:

Люди любят фотографироваться,

Чтобы увериться в том, что они когда-то жили…

18

СПИСОК УДОВОЛЬСТВИЙ 60-Х
(С 0 до 2 лет)

…удовольствие плавать в утробе, первая и единственная детская комната… удовольствие описаться в свои собственные пеленки… удовольствие от теплого и мокрого… от чистого и сухого… от груди мамы… от того, что тебя держат на ручках… от того, что папа поднимает тебя над головой… удовольствие от сада перед домом и от того, что ты ростом с тюльпаны… удовольствие от удовольствий твоих родителей: Элвис Пресли, Паша Христова[12], Джина Лоллобриджида, буги-вуги, ужин в ресторане «Болгария» в Софии, сеансы в сельском кинотеатре, папиросы «Солнце» без фильтра в коробочке с крышкой, Гунди[13](для моего отца), Апостол Карамитев[14](для моей мамы), первый граммофон (из комиссионки, с трубой и ручкой), первый телевизор «Опера», французские фильмы о любви и русские о войне, коньяк с колой, диплом мамы, конфеты «Белоснежка» с арахисом, первая зарплата, кожаная юбка, лаковые ботинки…

19

Я был знаком с одним человеком, тихим и кротким. И все, казалось бы, должны были испытывать к нему исключительно добрые чувства, если бы не один его печальный недостаток. Просто он любил после сытного обеда как следует отрыгнуть. Он делал это совсем естественно, утверждая, что это — внутренняя потребность и одно из немногих удовольствий в его дурацкой жизни. Редко кто соглашался с ним отобедать. Однажды он где-то вычитал, что на Востоке тамошние народы не только обильно отрыгивают после обеда, но и считают это признаком хорошего тона. Тогда мой знакомый собрал чемоданы и, перед тем как уехать, изрек то, что закрепило за ним репутацию умного и рассудительного мужа. А именно: те народы, которые кайф превращают в бонтон, знают, что такое кайф и что — бонтон. И, рыгнув на прощание, он повернулся спиной и отчалил в сторону Ориента.

У меня был еще один приятель, за которым закрепилась слава великого обольстителя. Женщины были для него всем тем, чем для других мужиков являются выпивка, работа или наркотики. Он тратил на них все свое свободное время. Когда, а это случалось достаточно редко, он оставался без женщины хотя бы на два дня, он говорил, что впадает в абстиненцию — его тошнило, он желтел, погружался в самую глубокую депрессию, которую я когда-либо видел. Над кроватью у него висела карта Болгарии — во все населенные пункты, в которых он с кем-нибудь переспал, мой приятель втыкал флажки. Карта уже была похожа на ежа. Неохваченными остались лишь несколько маленьких городков у подножия Балканских гор. После каждого завоевания он звал меня к себе в гости, наливал по рюмке мастики[15](он пил только мастику, считая ее сильнейшим афродизиаком) и рассказывал мне очередную историю обольщения. У меня было такое чувство, что все это делается им только ради самого момента рассказывания. Потом он брал очередной флажок и медленно протыкал следующий городок, как накалывается очень редкий экземпляр в коллекцию насекомых.

Вся эта история закончилась банально, как, впрочем, бывает с большинством хорошо начавшихся историй. Однажды, в приступе явного помрачения рассудка, мой приятель, к тому моменту убежденный холостяк, совсем неожиданно женился. «Воткнули в меня флажок, брат», — грустно усмехался он в те редкие случаи, когда ему удавалось выбраться из дома. Ничего не осталось от великого завоевателя, от препаратора всех женщин. Ничего, кроме историй. Он заставлял меня ткнуть пальцем в любой город на карте, Элхово, Сопот или Русе — все равно, и снова и снова вспоминал произошедшую там историю. Все так же оживленно, как раньше.

Обе истории, конечно же, вымышленные. Хотя лично мне они кажутся даже слишком реальными. Я сижу в комнате, сочиняю истории и пытаюсь не предаваться унынию. Зачем я все это делаю. Зачем пытаюсь создать Естественный роман? Ради одной женщины, которую надо забыть? Чтобы вспомнить, как я жил раньше? В этих историях много географии, и это меня успокаивает.