Книга Кошка Скрябин и другие - Марианна Гончарова

– Ма-а-ам, это ты там ржешь? Э?

Только и всего!

А эти три оказались трусоватыми и сначала кинулись с визгом врассыпную, а потом посуровели и обиделись. И Вера Теплая грозно:

– А ну-ка, это что там у вас под тентом в скифе?

– Чего? Под тентом? А-а-а! Так это предмет обихода у нас там… крупный… – Грыгоровыч растерялся совсем.

А как только тент открыли, этот самый предмет, почуяв воздух свободы, как скакнет, как дунет обратно на историческую родину – только копытца дробно по асфальту: «Туки! Туки! Туки! Туки!»

А с той стороны уже кум Октавиан руками разводит. Мол, не получилось. Ниче, будем перегонять самоходом. Как движущее средство. Как «мерседес». Видно было, что добрый, но расчетливый Октавиан ну очень хочет от ослика избавиться, ну очень. И только потом Грыгоровыч понял почему. У него-то не было опыта сосуществования с ослом, а у Октавиана… был такой опыт!

Словом, за пару дней оформили все документы, взяли справки, перегнали ослика в Украину как транспортное средство. Грыгоровыч извелся, пока забирал его с таможни, – оно же упрямое, на него как тоска опять нашла по отчизне, он опечалился сильно и впал в ступор посреди дороги – еле выпихнули. Еще шутили, мол, транспорт встал, двигатель закипел.

Ослы, конечно, ослам рознь. Но. Их объединяет одна общая черта. Они безусловные, идеальные, полные, ну как бы это помягче сказать, отморозки. К сожалению. И если кто думает, что когда ослик подрастет, то станет поумнее, зря. К ним с возрастом ни сообразительность, ни мудрость не приходят. К ним возраст приходит в абсолютном одиночестве.

Василий Алибабаевич стал жить у Грыгоровыча. В курятнике. Он был еще маленький, чего нельзя было сказать о его голосе. Голос у Василия Алибабаевича был большой. Нет, сначала он смущался, глубоко и пронзительно вздыхал, качал головой, пхекал, покашливал. Потом стал потихоньку упражняться, но, когда кто-то из домашних прибегал проверить, что происходит, он замолкал стыдливо. Но однажды в лунную ночь Василий Алибабаевич решил – готов. И пора! Ну и запел. (Он так думал, что это у нас песней зовется.) Усердно горланил он несколько часов до рассвета, а утром во двор к Грыгоровычу пошли невеселые ходоки с соседних усадеб, к сельской тишине привыкшие. Не-не, только спросить. Будет ли так всегда, и к чему готовиться, и не хочет ли Грыгоровыч, чтоб это его животное, этого его вокалиста пустили на чебуреки и шаурму. Если так будет всегда. Не-не, пока… только… спросить. Да.

Ничего не ответил Грыгоровыч, только голову свою повесил и наконец понял, почему хитрый кум добрый милиционер Октавиан так настойчиво выталкивал и выпихивал Василия Алибабаевича с территории своего государства.

Но и это было еще не все. В ходе экспериментов оказалось, что Василий Алибабаевич молчит в двух случаях: когда ест и когда гуляет. С первым дело шло хорошо – ослик молотил, хрупал, чавкал, чмокал и наел себе круглое брюшко. Сено и комбикорм уходили как в бездну. Когда еда заканчивалась, семья Грыгоровыча знала по истошным крикам. Василий Алибабаевич верещал, ну прямо трагическая актриса: чуть ли не глаза закатывал, и руки заламывал, и одежду на себе рвал. И кто-то бежал задавать Василию Алибабаевичу овса.

Корм катастрофически заканчивался. По подсчетам Грыгоровыча, осел съел несколько гектаров пастбища и бюджет небольшого, но крепко стоящего фермерского хозяйства.

И тогда решили объединить первый случай (кормить) со вторым (гулять). Его стали выпускать на свободный выпас. И чтобы в жару ослика не хватил тепловой удар, Настя, дочка, надела на него шляпу, предварительно вырезав дыры для ушей. Ну а потом еще кто-то в шутку – галстук.

Каждый день с раннего утра и до позднего вечера он стоял рядом с домом на лужайке. Когда наедался, начинал орать. И кто-то из слабонервных соседей его потихоньку отвязывал. Василий Алибабаевич пускался бродить по селу, ходил и рассматривал все с огромным исследовательским интересом. Иногда застывал в раздумье с чрезвычайно сосредоточенным, обращенным в себя, выражением на лице. К осени у него появились белые, как очки, круги вокруг чернильных глаз, выросла шоколадная гривка, лохматая челка и неопрятная реденькая бородка. И в таком виде – в очках, в шляпе и галстуке – он смотрелся очень стильно. Почти как Челентано. В таком вот прикиде он и притащился на центральную усадьбу именно к началу праздника урожая (а село было богатое, красивое), на котором присутствовало областное начальство.

Играл духовой оркестр, стояли нарядные дети, девушки в вышитых сорочках готовились поднести областному начальству хлеб-соль, гости вскарабкались на трибуну, и тут вот, как раз ко времени, на площадь довольно разболтанной походкой, помахивая хвостиком, вышел Василий Алибабаевич. Напомню, нарядный – в шляпе и галстуке. Ну и опять же – очки. С самым кротким видом он постоял перед духовым оркестром, смиренно послушал музыку, мужественно продержался минуты полторы, крепился изо всех сил, но потом нервы его сдали, и… он запел. Обнажая крепкие громадные зубы, Василий Алибабаевич исполнил пылкое драматическое ариозо, и, когда оркестр нестройно замолк в замешательстве, осел поддал в голосе огня и закончил выступление соло оглушительным, дерзким и омерзительным всхрапом. Потом он навалял теплую кучку под трибуной, где стояло ошалелое начальство с перекошенными лицами, и потелепался себе дальше, взбодренный и беззаботный. А самое ужасное в этом всем было даже не то, что притащился он на площадь, не то, что он переорал оркестр, не то, что он – кучку… А то, что все заметили – галстук на нем был такой же, как на председателе облисполкома.

Конечно, у Грыгоровыча начались беспросветные дни. Дружба с кумом Октавианом сразу дала трещину. Добрый молдавский милиционер назад брать осла не хотел, предъявляя всякие авантюрные резоны. А вскоре и вообще перестал снимать трубку телефона. Каждое утро к Грыгоровычу звонили или даже шли взбешенные и невыспавшиеся соседи с требованием отправить осла куда угодно – на родину, в зоопарк, на шашлык. Словом, подальше!

Грыгоровыч и сам понимал, что так дальше нельзя: ответственный праздник осел сорвал? Сорвал. Грыгоровыч опозорен? Опозорен. И лишен, между прочим, премии и ценного подарка – телевизора, который вручали в конце осени лучшим фермерам. А ослу хоть бы что. Стоило его привязать – и он опять драл горло, как пожарная сирена, а если его отвязывали, тихо просачивался на улицу и объедал цветы на клумбах, белье на веревках, портреты передовиков сельского хозяйства и наглядную агитацию рядом с сельсоветом. Ко всему прочему Василий Алибабаевич, войдя в пубертатный возраст, вдруг стал (как, впрочем, и все подростки, нет разницы, ослиные дети или человеческие, уж вы мне поверьте) кусаться, как собака, и тогда Грыгоровычу пришлось повесить табличку на ворота: «Осторожно! Во дворе очень злой осел!»

И поскольку двор Грыгоровыча стоял на главной дороге села, то все проезжающие заглядывали проверить, не пошутил ли хозяин. Ну и некоторым, конечно, доставалось – Василий Алибабаевич, кусая за ноги, гнал гостя, косил глазом, как будто он вороной конь, и победно вопил. А иногда, если Грыгоровыч все же успевал выскочить навстречу непрошеным любопытным гостям, то получал: «И где тут осел? Вы, что ли, вуйко?! Гы-гы-гы!»