Книга Покидая Вавилон - Антон Евтушенко

Когда Джованни нагнал Валентина, тот насвистывал мотив незнакомой песенки и негромко, вполголоса тянул:

– Я не люблю, когда мне врут, но от правды я то же устал, я пытался найти приют, говорят, что плохо искал, – Валя добросовестно пропел все куплеты, безбожно фальшивя. – Ты знаешь, слова этой песни родились в голове одного резчика по дереву фигурок нэцкэ, – сказал он, не сбавляя темпа и не оборачиваясь. – Забавно! Он, наверно, и думать не думал, что обессмертит себя удивительной игрой на гитаре и пронзительными стихами, которые даже через 20 с лишним лет после смерти автора не потеряют своей злободневности. А фигурки… кто про них теперь помнит? Всю жизнь мы пытаемся найти ответ на два простых вопроса: «Для чего мы пришли в этот мир?» и «Что надо сделать, чтобы быть…?». Сотни возможных догадок. И вот мы стоим на перекрёстке, лихорадочно пытаясь понять, куда же делись те тысячи путей, что пригрезились в самых дерзких мечтах? А есть только пара извилистых тропок, которые не сулят ничего хорошего.

– Отчего же "ничего хорошего"? – удивился Доменико.

– Оттого, что никто не может нам подсказать, что все пути по-прежнему перед нами, – философски изрёк Валя, выходя к батарее цветастых куполов палаток, примыкающих к глухой стене четырёхэтажного дома. – А вот, собственно, и один из них! – И он с облегчением сбросил рюкзак в пожухлую листву клёна, чудом уцелевшего при обильной застройке столичного центра.

– Что за место? – спросил Доменико.

– Дом профсоюзов, – ответил Валя, выуживая из безразмерного кармана брюк чёрную рацию. – Только со стороны дворового фасада. Теперь и здесь место дислокации украинской оппозиции. Вот он, настоящий оккупай! – Валя покрутил тумблер переключения каналов и настроился на восьмую волну. – Гришин вызывает Виноградова! Приём! – заголосил он в трубку. – Киря ответь! Как слышишь? Приём!

Глава 6

«След курицы в круге», – подумал Валя в тот самый день, когда впервые увидел «пацифик» Холтома. Пресловутый символ мира стал темой первого урока графики и домашним заданием для учащихся Грековского училища. На следующее занятие одиннадцатилетний Валя Гришин нарисовал куриную лапку из супового набора, сиротливо выглядывающую из кастрюли – это был его ответ Холтому. С того самого дня арканум, заключённый в незамысловатых линиях, вписанных в круг, не отпускал Валю, преследуя, меняясь и взрослея вместе с ним.

Птичьим символизмом до Холтома баловались многие: и журавлик Садако, и голубка Пикассо служили прекрасным тому подтверждением. Но символ Холтома перерос самого себя, став не просто символом, а родовым клеймом целого поколения шестидесятников.

Образу хиппи удивительно хорошо клеилась именно такая трактовка: курица наследила. Несушка, пытающаяся высидеть манифестальное яйцо мирного атома, непременно украшенное незамысловатыми цветочками из бисера и двумя-тремя зубчатыми листиками конопли. Так видел Валя в четырнадцать, примеряя образ хипстера на себя, разрисовывая яйцами близлежащие стены подъездов и осваивая искусство на грани с протестом. В восемнадцать он окунулся в жутковатый мир готики, и британский коллектив Bauhaus стал лучшим проводником в мир ужасного. Так, с затёртыми до дыр кассетами любимой группы и парой чернушных журналов он бежал из дома, совершенно точно зная, что обратной дороги нет.

Его стремительно расширяющаяся вселенная уже не вмещалась на задворках детства. Границу перешёл ночью, пешком, а на следующее утро поймал попутку, избавив себя от мучительного выбора пути. Судьба занесла на Запорожье, где он и осел на долгих два года. С энтузиазмом, близким к фанатизму, он излазил вдоль и поперёк весь Хортицкий некрополь. Среди лелеющих аллей с косыми каменными крестами, купольными гробницами и пышными кенотафами Валя встретил новоиспечённый джаггернаут. Ну, кто же мог подумать, что выщерблины на могильных камнях – руна Манна, пятнадцатая по счёту, затерявшись на бескрайних кладбищенских пахотах, станет символом смерти. Знак проявился руной футарка. Обращённая рожками вверх, она символизировала жизнь, и это дословно означило "рождённый однажды". В версии Холтома руна стояла за чертой жизни, "ушедшего навсегда".

Терзания юного танатофила вылились в водоворот событий. Неодолимая тяга к рассуждениям, фантазиям и творчеству свела его с Матвеем Байдуком – лингвистом и литератором. Приверженец конопляной идеологии и собиратель растаманских сказок вывел искателя на скользкую тропинку растафарианства. Тогда символ Холтома в очередной раз явил себя, и Валя окончательно перестал удивляться назойливым знакам судьбы. Сион внутри меня, решил он. Это не место в физическом, материальном мире. Не в Африке и не в Израиле. Сион находится внутри каждого человека. И стремиться к нему нужно не ногами, а делами и поступками – отмеченными особой печатью. Придумка Валентина – она показалась ему похожей на правду – так он объяснил себе присутствие в его жизни особого знака. Сочетание семафорных сигналов, формализованных в линейный рисунок или альгиз, букву рунического строя, а может и вовсе цыплячья лапка укуренных пацифистов – каждый раз упорядоченное сочетание линий в круге проявлялись в жизни Вали, указывая на обладание привилегией, недоступной для большинства. И истина закостенела, обросла суевериями и предрассудками. Она стала главной инстанцией и отправной точкой Гришина.

Великий Джа оказался безнадёжно далёк от сознания Вали, но он послужил мостиком для встречи с настоящей силой знака. Байдук часто и с удовольствием проводил собственные творческие вечера. Последние случались с широким, по-барски щедрым размахом, с хлебосольными аляфуршетами, сановными гостями. Хорошим тоном считалось пригласить литературную элиту, обильно сдобрить батарею игристых вин, кавальдоса и текилы маститым критикам, известным поэтам и признанным писателям современности. Смесь на выходе получалась такая, что лихо сводило зубы.

На одном из таких вечеров на презентации выпестованной книжицы собственного сочинения, Байдук обмолвился секретом кухни. Беседа текла вяло, пока разговор не зашёл о финансовых вопросах, которыми Гришин мучился давно. И неправда, думал он, что деньги для системных растаманов безразличны. Сам он едва не попрошайничал, ожидая подачек от Байдука, метко прозванного за туго набитый кошелёк – Скруджем Макдаком.

– Любая трактовка знания о единственно правильном образе жизни, – вкрадчиво сказал виновник торжества, по-дружески похлопав Валю по плечу, – автоматически присваивает ярлык секты и развязывает языки общественности в обвинении политического экстремизма. – Валя испуганно моргнул. В его двадцать система не дала ему ничего кроме длинных волос, губной гармошки и коробки плана. На выработку своей собственной позиции не хватало мудрости и нужных людей, с которыми бы свела судьба. Но какое-то шестое чувство, если угодно, интуиция, предчувствие, сейчас кричало внутри благим матом, что нужный человек как раз перед ним. – Но мы-то знаем, – продолжал Байдук, – что навязанная государством система общественных отношений – чистой воды профанация. Гнаться за призрачной надеждой Вавилона, подобно остальным, не наш крест! Но взывать к богу угнетённых африканцев мы тоже не будем. Я же предлагаю тебе самому форсировать события и выбрать в своих пространственных координатах иную точку отсчёта, совсем другую Систему…