Книга Крым - Александр Проханов

Лемехов, в пластмассовой каске, стоял в окружении адмиралов, конструкторов, представителей министерств и ведомств. Главнокомандующий флотом, седеющий, с бронзовым лицом, взволнованно смотрел на атомную громаду, поступающую в распоряжение флота. Старый академик, автор проекта, бессильный и немощный, опирался на трость. Преодолев недуг, прилетел полюбоваться на любимое детище. Губернатор, бородатый, лобастый, похожий на медведя, горделиво оглядывался, давая понять, что такое изделие могло быть создано только в его вотчине. Директор завода, утомленный бессонными ночами, выглядел счастливым и торжествующим в этот победный час. Владыка был в золотом облачении, которое казалось солнечным слитком на фоне черной, как вар, лодки. Оркестр приготовился дуть в медные трубы, грохотать тарелками, стучать в барабаны. Тут же телеоператоры готовили свои камеры, репортеры мерцали вспышками. Поодаль, в белых касках и робах, стояли рабочие, изготовившие эту лодку, которая мрачно, забыв о своих творцах, была готова порвать пуповину.

Лемехов уже побывал на лодке, на всех ее уровнях, во всех отсеках. Был пропитан запахами краски, лаков, холодной стали. Он прошагал по палубе, где круглились шестнадцать люков, закрывавших пусковые шахты. Люки напоминали клапаны чудовищной флейты, под звуки которой мир закроет свои опаленные глаза. Лемехов касался ладонью стальной плиты, за которой таились пусковые шахты, ожидавшие шестнадцать ракет, громадных, как колокольни. Реактор, еще без топлива, окруженный поясами защиты, уже испускал таинственное излучение, и Лемехов, заглядывая в тугоплавкое смотровое стекло, чувствовал сверхплотный сгусток энергии, который толкнет громаду во тьму подводных течений.

Он чувствовал лодку, как вместилище огромных знаний, скопление небывалых открытий, воплощение чудесных прозрений. Каждый прибор, каждая клавиша, каждый мотор и компьютер были итогом великих трудов, неповторимых умений. И он, Лемехов, своей волей и страстью сводил воедино работу тысяч заводов, усилия бессчетных институтов и лабораторий. Сжимал в кулаке разбегающуюся галактику производственных конфликтов, ведомственных распрей. Одолевал хаос, своеволие и беспомощность. Это была и его лодка. Триумф его организационных дерзаний, государственных представлений. Лодка, в своей стомерной сложности и могуществе, и была государством. Имя «Державная» с бриллиантовой иконой делало лодку священной опорой государства Российского.

Он первым подошел к микрофону, и его слова, металлически-четкие и звенящие, улетали в даль цеха, сливаясь с туманным эхом.

– Я поздравляю великий коллектив великого завода. Лодки и корабли, уходившие с этой северной верфи в Мировой океан, обеспечивали свободу и независимость России среди бурь мировой истории. Эта лодка всеми тысячами своих деталей и элементов – ракетами и компьютерами, бесшумными винтами и системой космической связи, реактором и лопатками турбин – подтверждает способность России создавать изделия двадцать первого века. Подтверждает, что наш народ – по-прежнему самый талантливый и трудолюбивый народ мира. Я передаю вам поздравления нашего президента, который внимательно следил за строительством лодки и для которого ее спуск на воду является личным праздником. Спасибо, братья! Россия, вперед! – Эти слова он произнес, воздев вверх кулак. Ему аплодировали. Вспыхивали блицы, мерцали окуляры. Лодка слушала его. Казалось, хотела запомнить речь своей угрюмой памятью, чтобы унести в черные глубины.

Вторым говорил академик. Он опирался на палку. Руки его тряслись. В голосе дребезжало множество трещинок.

– Такой лодки нет у американцев. В этом я вас уверяю. Построив эту лодку, мы обеспечили мир нашим детям и внукам. А я уже дед восьми внуков. Может быть, она всплывет ненадолго у Калифорнии и передаст американцам наш пламенный привет. Эту лодку мы продолжали строить в самые черные годы, чернее не бывало. Строили бесплатно, натощак. Многие не дожили. Они бы сейчас порадовались. Порадовались бы и наши великие флотоводцы, такие как адмирал Горшков. Жизнь кончается, а замыслы продолжают рождаться. Хорошо, что в науку идут молодые. Очень хорошо. – Академик закашлялся, из старческих глаз потекли слезы, и он отошел, опираясь на трость.

Лодка слушала его, и казалось, на ее черных бортах как барельефы проступают лица ученых, инженеров, адмиралов, и среди них – тяжелое, с насупленными бровями лицо адмирала Горшкова.

Говорил Главком флота. Его бронзовое лицо было властным и торжественным. Лодка поступала в его распоряжение, резко наращивая мощь военно-морских сил. Она пополняла стадо, которое паслось в Мировом океане. Он знал, в какие районы мира уйдет стратегический крейсер, невидимый для спутников и самолетов противника, не оставляя среди течений ни звука, ни тепловой борозды, ни следов радиации. Лодка была воплощением войны и гарантом мира, и эта двойственность странно присутствовала в лице Главкома.

– Флот благодарен заводу, товарищи. Благодарен рабочим и инженерам. Благодарен великому ученому. – Он поклонился академику, который отирал платком слезы. – Вы должны быть уверены, товарищи, что экипаж будет беречь лодку, как драгоценность. А в час «Ч» выполнит свой долг до конца. Евгений Константинович, прошу передать президенту, – он поклонился Лемехову, – что флот чувствует его заботу, его вклад в обороноспособность Родины.

Выступал губернатор. Его короткая борода упрямо торчала. Ноги, когда он подходил к микрофону, слегка косолапили, и это еще больше усиливало его сходство с медведем.

– Мы северные люди и ближе всех к Полярной звезде. Здесь были созданы прекрасные песни и сказы. Здесь родился великий Михайло Ломоносов. Здесь поморы ходили на ладьях к Северному полюсу. Эта лодка прекрасна, как северная песня и северный сказ. А вы, мои дорогие, – он поклонился рабочим, – наши песенники и сказители!

– А мы, заводчане, говорим вам, Евгений Константинович, – обращался директор к Лемехову, – давайте нам больше заказов. Мы их все примем и выполним во славу Отечества!

Владыка, сияя облачением, приступил к освящению лодки. Его иконописное лицо было строгим и благоговейным. Голос рокотал, взлетая к стальным перекрытиям цеха. Черная махина молча внимала.

– Господи Боже наш, седяй на Серафимах и ездяй на Херувимах, мудростью украсивый человека, ниспосли благословение Твое на судно сие и Ангела Твоего к нему пристави, да шествующие в нем им хранимы и наставляеми, в мире и благополучии путь свой совершивши.

Владыка принимал из рук священника кропило, окунал в чашу с водой, кропил лодку. Брызги летели в собравшихся. Лемехов, чувствуя на лице холодные капли, думал, что молитва уплывет вместе с лодкой в пучину, сбережет экипаж среди смертоносных стихий.

Директор завода замахал руками, подавая знаки рабочим в касках. Сразу три бутылки шампанского разбились о корму, нос и борт лодки, брызнули стеклом, белой пеной, под крики «ура». Сверкали вспышки, операторы сновали вдоль борта.

Заместитель Двулистиков подал Лемехову кусок мела. Лемехов подошел к черному, нависшему борту и старательно, крупными буквами, как школьный учитель на доске, вывел надпись: «Не валяй дурака, Америка!» И все вокруг ликовали, хлопали. Операторы и фотографы снимали эту хлесткую имперскую надпись.