Книга Двуликий любовник - Хуан Марсе

— А может, с тебя хватит и тоника, Марес? Ты ведь и так хорош.

— Отличная идея, — ответил он сам себе. — И по­больше льда. — Вот так-то ты мне больше нравишься, держи себя в руках.

Он включил телевизор, но даже не взглянул на него, вошел в спальню взять чистый носовой платок и уви­дел самого себя входящим в спальню, чтобы взять чис­тый носовой платок. Вот она, эта старая невеселая шутка: его отражение в полной луне зеркала по-преж­нему было копией того, иного отражения, безутешно­го призрака, который вышел из спальни ему навстречу десять лет назад.

— Здорово, рогоносец, — сказал он сам себе, — проходи, не задерживайся.

Он вошел в спальню, стараясь не смотреть на зер­кало, пошарил вокруг глазами и случайно увидел па­рик на ночном столике. Этот парик он купил больше года назад и надел его всего один раз, когда клянчил мелочь у прохожих. Выброшенные деньги. Он присте­гивал его к своим жидким волосам четырьмя зажима­ми. Иногда, сидя дома по вечерам, он надевал его и тщетно пытался привыкнуть к новому образу: с трудом узнавая себя в незнакомце с черной шевелюрой, отра­зившемся в зеркале, он только больше обычного при­нимался болтать сам с собой. Дополнением к парику была черная бархатная повязка на левый глаз, которую он носил в самом начале своей карьеры нищего музы­канта, чтобы его не узнавали.

Он отправился на кухню, достал из холодильника баночку спаржи, выложил содержимое на тарелку, по­лил уксусом и отнес тарелку в гостиную. Но, чтобы спокойно приступить к ужину, он решил покончить с дневными заботами и принялся складывать в ванной свои живописные лохмотья. Вешая старые фланеле­вые штаны, он заметил, как в складке что-то блеснуло. Это оказалась зеленая линза сеньоры Гризельды.

Он не спеша осмотрел ее, склонившись в ванной перед зеркалом. Эта крохотная линза была самой хрупкой и ничтожной вещицей, которую он когда-ли­бо видел. Она не меняла очертаний окружающего ми­ра и даже не окрашивала его в свой зеленоватый цвет.

— Ишь ты! Да она без диоптрий, — воскликнул Ма­рес, оглядывая сквозь линзу ванную комнату. — Толсту­ха Гризельда носит зеленые линзы из кокетства. Ниче­го себе каприз — менять цвет глаз!

Он попробовал вставить зеленую линзу в правый глаз, чуть надавил на нее пальцем и снова глянул в зер­кало.

— Великолепно, — сказал он, чуть шепелявя на андалусский манер, как Фанека. — Колоссально. Один глаз зеленый, другой коричневый.

Глаз под линзой немного жгло, но мягкое зеленое мерцание очаровало Мареса. Он приблизился вплот­ную к зеркалу и пристально вгляделся в зеленый глаз, прикрыв на мгновение другой, без линзы.

— Закрой его повязкой, и родная мать тебя не узна­ет. Слушай, а что, если сыграть маленькую шутку с тол­стухой Гризельдой? — спросил он сам себя и, заметно оживившись, секунду подождал ответа двойника в зер­кале. — Великолепно, приятель. А не слишком ли ты пьян, чтобы шляться туда-сюда и дурить бедную вдовушку?.. Ладно, ладно, посмеемся вместе и вернем ей линзу. По рукам? Ну, то-то.

Он надел кучерявый парик, закрыл правый глаз черной повязкой, в левый вставил линзу и проделал ловкий фокус, который подсмотрел в далеком детстве, в уборной эстрадных актеров, приятелей матери: ос­торожно засунул в нос и рот ватные тампоны, изме­нившие черты лица до неузнаваемости. Черным ка­рандашом он нарисовал высокие тонкие брови, и вид у него стал какой-то ироничный и заносчивый. Черная повязка делала лицо более вытянутым и придавала ему очень смышленое выражение. Он достал старый ко­ричневый костюм в полоску с двубортным пиджаком, шелковую розовую рубашку — ту, что была на нем в тот день, когда Норма его бросила, и которую он так ни­когда больше не надевал, — и яркий гранатовый гал­стук Гордо выпрямившись, он замер в профиль перед зеркалом в шкафу и, скосив глаза, встретился взглядом с угловатым и довольно внушительным типом, выше его ростом, более худощавым, чем он, и чрезвычайно самоуверенным. Он взял ручку, нашел папку, сунул в нее несколько чистых листов бумаги и брошюру с ан­кетой, вынутой из почтового ящика, вышел из кварти­ры и захлопнул за собой дверь.

13

Вдова открыла ему дверь. На ней был облегающий черный с желтыми цветами халат, в руках — баночка йогурта и ложка.

Марес наклонил голову, повернувшись вполоборо­та, его зеленый пижонский глаз поглядывал на вдову пристально и лукаво. Он заговорил чужим, чуть хрип­ловатым голосом.

— Вечер добрый, — начал он. — Простите за беспо­койство, сеньора. Не будете ли вы столь милы и любез­ны ответить мне на пару вопросов. Я, видите ли, прово­жу опрос населения.

— Опрос? А я здесь при чем?

— Вас, сеньора, выбрали из тысячи человек.

— Да что вы говорите!... А для чего это?

— Это специальный опрос, его проводит Женералитат.

Польщенная сеньора Гризельда улыбнулась.

— Женералитат? Но... в такое время...

— Да, я немного припозднился. — Он открыл папку с брошюрами и чистыми листами бумаги. — Это очень быстро.

— Надо же! И о чем вы собираетесь меня спраши­вать?

— Сию минуту, сейчас все вам объясню. Только один вопросик, я запишу ответ — и все. По телевизору будут показывать. — Он вертел в руках авторучку, гото­вясь записывать. — Но сперва скажите, сеньора, как вас зовут, сделайте любезность.

— Гризельда Рамос Жиль, — ответила она, слизывая с ложечки остатки йогурта. — Так вы говорите, по теле­визору покажут?

— Возраст?

— Тридцать семь лет.

Записывая ответы, Марес прохаживался по коридо­ру, обращая к ней свой величественный профиль. Он двигался неторопливо и мягко, осторожно наблюдая, какое впечатление производит весь этот спектакль на толстуху-соседку. Прислонясь к дверному косяку, сень­ора Гризельда по-прежнему стояла на пороге и кокет­ливо похлопывала ложечкой по своим полным розо­вым губкам. Украдкой Марес уловил в глазах вдовы мечтательную теплую искорку, когда та с робким лю­бопытством поглядывала на его черную повязку. Было очевидно, что она совершенно его не узнавала.

— Семейное положение?

— Вдова.

На его губах появилась лукавая улыбка.

— Черт меня подери, неужто у вас никого нет?

Сеньора Гризельда захихикала.

— А какое вам дело, бесстыдник! Продолжайте, про­должайте!

— Такая женщина, как вы, не может быть одинока. Точно вам говорю.

— Никто не должен быть одинок, разве нет?

— Точно.

— Ах, не могу видеть, как вы все это пишете стоя. Мо­жет, пройдете? За столом в гостиной вам будет удобнее.

— Нет, спасибо, уже немного осталось. Так, скажи­те-ка мне...

Он нашарил в папке анкету с вопросами про сарди­ны в масле, пробежал ее глазами, но ничего подходя­щего не нашел. Тут он вспомнил, что сеньора Гризель­да была весьма неравнодушна к каталонскому нацио­нальному вопросу.