Книга Двуликий любовник - Хуан Марсе

— Видите ли, любезный, вы нас всех несколько оза­дачили...

Сейчас мы не можем сказать вам точно. Скорее все­го, это звучит почти так же, как по-испански: «выхлоп­ные трубы». Слышите? С апострофом.

— Надо же! С апострофом! А что это такое?

— Но я до конца не уверена. Необходимо разузнать поточнее. Может быть, вы все-таки позвоните в «Асер­лус»?

— Мне нужно срочно. Эти суки, националисты из «Криды» и «Свободного Отечества», могут просто под­жечь магазин. Козлы вонючие...

— Простите, вы не имеете права никого унижать или оскорблять. Вы поняли? Здесь общественное уч­реждение, и прошу вас, будьте более сдержанны. По­вторяю вам, мне надо уточнить. Позвоните послезавт­ра или в понедельник. Всего доброго.

— Подождите, не вешайте трубку! Пожалуйста, еще минутку...

— Звоните в понедельник, и я скажу вам точный от­вет на ваш вопрос.

— Ради всего святого, подождите, умоляю вас! Еще кое-что... Простите меня, пожалуйста, если я чем-ни­будь вас обидел, я не хотел... Но эти сволочи из «Криды» замучили меня, того и гляди яйца, отрежут, сеньо­ра. А ведь я всего лишь бедный андалусиец, простой чарнего, и я очень благодарен каталонцам за то, что они дали мне возможность работать и жить в Катало­нии, такой богатой и щедрой...

— Да, да, прекрасно. Мне пора заниматься своими делами. До свидания...

— ..да я ни за что на свете не обидел бы такую ми­лую и симпатичную сеньору, такую добрую к бедным, неграмотным чарнего...

— До свидания. Перезвоните в понедельник. Всего доброго.

— …

12

— Буэ-э-э...

Мареса рвало у задних дверей автобуса «С-Ж», кото­рый вез его в Сант-Жуст от Университетской площади. Сегодня вечером он явно перебрал, да еще этот плот­ный ужин — фасоль и яичница с картошкой и чесно­ком в забегаловке на улице Оспиталь. На последний ав­тобус, который отходил в четверть одиннадцатого, он едва успел. В автобусе кроме него был только один пас­сажир. Они проехали по Арибау, затем свернули на Корсега, потом на улицу Казановы, а потом еще раз развернулись на Травессере-де-Грасия. Пока они кру­жили по ночной Барселоне, Мареса одолевали присту­пы нестерпимой тошноты, мысли его путались, но он держался стойко и, чтобы не пасть духом, дрожащей рукой воспоминания ласкал прекрасную спину Нор­мы Валенти, сидящей на краешке кровати... Но его сно­ва и снова рвало.

— Буэ-э-э...

— Очень славно, приятель, — обратился к нему вто­рой пассажир, высокий худой господин. — Как раз то, что нужно.

— Простите.

— Самому-то вам как, нравится? — настаивал по­путчик.

— Я плохо себя чувствую.

— Раньше надо было думать.

— О чем?

Пассажир ответил не сразу.

— Да, я все понимаю, — наконец сказал он безжало­стно. — Но если человек чувствует себя плохо, да еще пьян, ему лучше не лезть в автобус.

Марес повернулся к пассажиру спиной, и его вы­рвало на стекло. Теперь они ехали по проспекту Педральбес, и он задумчиво смотрел на ночной город сквозь тусклое облачко: расплывающиеся огни и ку­сочки фасоли поблескивали и сливались на стекле. «Кошмар какой-то, — ворчал пассажир, — им надо бы заставить вас вытереть все это». «Да, да, вы правы, сень­ор». Его отнесло в задний угол автобуса, и там он за­скользил на собственной блевотине. «Ниже пасть про­сто уже некуда», — мелькнуло у него. Пассажир рассма­тривал его со смешанным чувством жалости и омерзения, брезгливо вытирая губы носовым платком, словно досадное недоразумение случилось с ним, а не с Маресом.

— Свинья.

— Зато у меня чистая душа, сеньор, даю вам слово.

— Гм...

— Я чарнего, и у меня вся жизнь идет наперекосяк, да, сеньор.

Шоссе Эсплюгес, последняя остановка прямо пе­ред домом № 7 на улице Вальден. «Вот я и дома, про­стите за беспокойство, сеньор». Марес вылез из автобуса с аккордеоном за плечами и с карманами, тяжелыми от монет. Вот и его подъезд. Вдоль дома, над головой — натянутые сетки, усыпанные отвалившимися от стен декоративными плитками и какими-то другими, едва различимыми в сумерках предметами, которые пада­ют сверху. Чего только не выбрасывают из окон в ноч­ные часы равнодушные, утомленные жильцы! Бутылки из-под шампанского, полиэтиленовые пакеты, носки, чулки, презервативы, мертвые птицы. В сырых кори­дорах и на мрачных лестницах проклятого дома свис­тел ветер. Это был целый лабиринт сквозняков, самое подходящее место, чтобы схватить воспаление легких. Марес осторожно обошел лужу. Почтовый ящик ло­пался от рекламных буклетов. Марес вытряхнул их на пол, оставив себе только одну рекламу, к которой при­лагался суп в пакетике, и заодно прихватил анкетный бланк для опроса населения о способах употребления сардин в масле, где тому, кто предложит что-нибудь оригинальное, обещалось вознаграждение. Лифт мед­ленно поднял Мареса на 12-й этаж, так называемую Га­лерею Восторга. Открывая дверцу лифта, он налетел на кого-то, стоящего на лестничной клетке.

— Могли бы быть поосторожнее, между прочим!

На него, гневно моргая, глядела его соседка, сеньо­ра Гризельда, толстая вдова, всегда чистенькая и на­рядная. Она указывала пальцем на покрасневший ле­вый глаз: «Моя линза, из-за вас я уронила мою линзу!»

Вдова плюхнулась на пол, разметав свои пахнущие химчисткой кроличьи меха, и, ползая на коленях, при­нялась искать потерянную линзу. Ее огромный зад воз­вышался горой, заслоняя выход из лифта. «Ах, моя лин­за!» Из-под юбки виднелось кружево комбинации, светлый парик съехал набок, накладные ресницы от­клеились и прилипли к брюкам Мареса. Из ее сумки вывалились гигиенические прокладки и еженедельник «Теле-Гид». Жалуясь и стеная, она ползала по полу в по­исках линзы, но ничего не находила.

— Мне очень жаль, сеньора Гризельда!

— Опять нажрался! И не стыдно тебе? Подвинься, свинья! Ты и этот твой поганый аккордеон из грязной забегаловки! — Щуря близорукий глаз, она бросала на Мареса испепеляющие взгляды. — Господи, если не найду линзу — я пропала!.. А ты-то чего ждешь? Давай ищи, она где-то здесь.

Марес и не думал помогать толстухе: «Ишь разбежа­лась! Ищи сама, проклятая сорока!» Линза не находи­лась, и вдова все еще сидела на полу и голосила, багро­вея от напряжения и негодования. На одном глазу у нее темнела глаукома, и его покрывала коричневатая дым­ка, зато другой, здоровый и зеленый, светился добро­душной улыбкой. Наконец, ни на минуту не замолкая, она переместила свой могучий зад, и Марес, пошаты­ваясь, вышел из лифта и вяло ткнул ключом в дверь своей квартиры.

— Спокойной ночи, сеньора Гризельда, желаю вам разыскать вашу линзу.

Толстуха все еще негодовала, гневно брызгая слю­ной.

Марес вошел в квартиру, зажег свет, поставил ак­кордеон в гостиной, высыпал выручку в большой аква­риум, набитый монетами, и решил, что завтра же поло­жит свои сбережения в банк. Сняв рабочую одежду, он вымылся в душе, накинул халат и собрался налить себе крепкого виски. Рука жадно вцепилась в бутылку, но неожиданно он остановился и выгнул свои нарисо­ванные брови.