Книга Прохоровское побоище. Штрафбат против эсэсовцев - Роман Кожухаров

— Банда свиней! — Хриплый крик дополнили ругательства, повисшие в пыли, отразились от нее и заглохли под лязгом гусениц. Марширующая колонна приняла вправо, чтобы выйти из облака пыли, поднимаемого танками.

— Вот собаки! Мы, пехотинцы, должны принимать вправо, чтобы господа могли проехать! — Даже Ханс рассердился.

Куно вышел из колонны и показал пальцем на брюки:

— Надо отлить.

Камбала глянул на него и усмехнулся:

— Пару капель?

Они отстали от колонны, и Ханс начал ругаться:

— Отливайте на ходу, вы, недоноски!

Взгляд Куно был усталым и пустым, а Камбала, не понимая, открыл рот. Блондин ухмыльнулся, хотел что-то сказать, но закашлялся:

— Старые пехотинцы… кхе-кхе…

— Старые? — проворчал Эрнст, сомневающимся взглядом смерил Блондина. Но тот не дал себя поправить и сказал поучительно:

— Старые пехотинцы ссали на бегу. Конечно, не в середине строя, а слева или справа. Не из удобства, нет…

— Можешь сразу в штаны, в такую жару быстро высохнет, — снова желчно заметил Эрнст.

— Именно так, — не обращая на него внимания, продолжал Блондин. — Что самое главное — не выбиваться из ритма марша, не останавливаться и не отставать. Беречь силы. Равномерно, упрямо, в одном и том же ритме. Это особенно важно, если приходится идти три или шесть часов.

Он снова закашлялся. В горле пересохло, слюны не было. Рот склеило, словно клейстером.

— Прежде всего надо держать язык за зубами, — проворчал Эрнст. — Тогда он не пересохнет и жажда не будет мучить.

Жажда — пить…

К жаре и пыли прибавилась жажда.

Они маршировали молча, даже ругаться перестали. Монотонно переставляли ноги, тупо глядя в штурмовое снаряжение впереди идущего. Карабин давил плечо и с каждым километром становился все тяжелее. Ремень от коробок с пулеметными лентами до крови натер плечи и шею. Ноги горели. Каждый сапог стал казаться чуть ли не по центнеру весом. Только фляги становились легче.

Только не думать. Только не думать об этом: пивном садике, «холодной блондинке» с прекрасным «белым фельдфебелем»[9]. От этого в горле пересыхает еще сильнее. От глотка горло болит как при ангине. А язык лежит во рту, словно сухая губка. Единственная жидкость — это ручьи пота, стекающие по лицу. Они соленые. Чья-то рука потянулась за флягой. Чья-то рука отпускает ремень карабина и отворачивает крышку. Пить, пить. Только один глоток. Только смочить губы. Это борьба с соблазном. Могу или не могу? Соблазн говорит: «Пей! Напейся хорошенько! Тогда Саха́ра в твоем рту превратится в цветущий оазис!» Но сознание подсказывает: «Не пей! Пока не пей. Потерпи. Будет еще хуже. И до ночи не будет никакого снабжения». И опять: «Пей, напейся сразу. Что будет потом — одному Богу известно!» Чья-то рука снова опускает флягу. Снова завертывает крышку. В некоторых флягах еще булькает теплая кофейная жижа. А многие фляги уже пусты.

Они шли час за часом.

Со сдавленным криком Блондин встрепенулся. Он наткнулся на впереди идущего и ударился головой о котелок Вальтера. Он слишком устал и измучился для того, чтобы продолжать обращать внимание на боль, медленно сполз на колени, повалился в сторону, перекатившись на спину, подтянул ранец под голову, карабин положил поперек живота. Эрнст сел на свой стальной шлем и глотнул из фляги. Он долго держал жидкость во рту, немного проглотил и остатками прополоскал горло.

— Хочешь глоток?

Блондин устало кивнул.

— Твоя же фляга, Цыпленок, давно пуста. — Эрнст поднес ему горлышко фляги ко рту. Оно неприятно пахло. Металл прикоснулся к распухшим губам. Он настолько устал, что даже не мог сам взять флягу в руки. Он втянул жидкость и сделал так же, как и Эрнст. Долго держал во рту, делая маленькие глотки, остатками смочил полуоткрытые губы, пожевал, прополоскал и проглотил. Как же хорошо стало! Он приподнялся, оперся на локоть и посмотрел на Эрнста, сворачивавшего сигаретку.

— Не для тебя, Цыпленок. Не для твоего распухшего рта. — Он улыбнулся своему другу: — Завтра будет лучше. Не будем такими затекшими от езды. Завтра будет привычнее. Спи, Цыпленок!

И это было почти как дома, как в детстве, так защищенно, так надежно и спокойно. Курящий на своей каске Эрнст. Ничего не может случиться, пока он здесь. Эрнст — это сон и отдых.

По отделениям они продолжали идти вперед. Словно гуси, солдаты шли за своим длинным гусаком. Они не разговаривали. Для этого они слишком устали. Они знали, что пеший марш долго не продлится, скоро прикажут где-нибудь окопаться. Распределят дозоры, подвезут еду, в довершение можно будет поспать.

Но они ошибались. Они шли и оглядывали местность. Останавливались, ругались, падали на том месте, где только что стояли, медленно перекатывались по земле, снова устало поднимались, шли, останавливались и снова шли.

Поздним вечером они, таща за собой оружие и снаряжение, стали пробираться через лес. Продрались через редкий кустарник. Перед ними открылась слегка поднимающаяся к цепи холмов на горизонте равнина.

«Окопаться!»

Оба пулеметных расчета разбежались влево и вправо. Ханс остался в середине. Стрелки равномерно расположились от пулемета до пулемета.

— Ханнес!

Откликнулся веснушчатый парень из Ганновера.

— Пятьдесят метров вперед! Дозор, первая смена! Уни сменит тебя через два часа, затем — Камбала, потом — ты, Цыпленок! Все ясно?

Земля, сверху жесткая, после нескольких ударов лопаты становилась мягкая и рассыпалась песком. Эрнст первым уселся в отрытом окопе. Благодаря своему чутью он нашел узкую глубокую яму. Положил две-три лопаты земли в качестве бруствера — и укрытие готово! Он принялся жевать и отхлебывать из фляжки. Блондин подсел к нему. Запахло шнапсом. Эрнст протянул ему хлеб и банку консервов:

— Отрежь себе. Крышку я открыл только наполовину.

Было вкусно. Первый глоток обжег, словно огнем. Блондин закашлялся и замахал рукой перед ртом.

— Чай был бы лучше! Чай с лимоном и со льдом!

Эрнст пожал плечами:

— Ерунда! Я разбавил водку цикорием, чтобы было больше. А чай можешь списать!

— Почему?

— Кухни приедут только завтра к утру.

— Черт, целую ночь будет нечего пить! И при этом еще не началось. А что будет, когда грохнет?

— Тогда ничего не будет. И нам придется пить шнапс, отобранный у ивана, у него всегда найдется.

Перед ними над цепью холмов мелькнула вспышка.

— Это не артиллерия.

— Ну да, опять будет гроза.