Книга Десятая симфония - Йозеф Гелинек

— Где ты была? — спросил Даниэль, как только Алисия перешла на их сторону.

— Меняла деньги, чтобы позвонить из автомата. Я тебе звонила столько раз, что у меня разрядилась батарейка. Что случилось?

— Случилось недоразумение, — вмешался Умберто. — Даниэль думал, что я тебя встречу в аэропорту.

— Как ты могла оставить чемодан без присмотра? — спросил Даниэль, стараясь отлечь от себя внимание, чтобы не пришлось признаваться в том, что он на несколько часов начисто забыл не только о приезде невесты, но и о самом ее существовании.

— А что мне было делать? Не идти же менять деньги за восемь кварталов отсюда с тяжеленным чемоданом. Почему ты меня не встретил?

Почувствовав, что Алисия с Даниэлем вот-вот начнут выяснять отношения, а также ввиду позднего времени Умберто решил, что самым правильным будет исчезнуть.

— На сегодня хватит, — сказал он, садясь в «фольксваген». — Завтра поговорим.

Оставшись наедине с Даниэлем, Алисия почувствовала, что наконец-то может выразить возмущение, охватившее ее, когда она оказалась одна на улице.

— Имей в виду, никакое другое оправдание, кроме неожиданной смерти родственника, меня не устроит.

— Никто не умер, Алисия. Меня пригласили на очень важный концерт, и я не мог не пойти. Исполняли Десятую симфонию Бетховена.

Не дав ему закончить, Алисия сказала:

— Поговорим об этом после. А теперь тебе пора узнать, что существует нечто гораздо более важное, чем твой проклятый Бетховен и все его симфонии, вместе взятые.

— Не понимаю. Что может быть важнее Бетховена?

— Я беременна.

Глава 9

Джейк Малинак, единственный незрячий гид в Испанской школе верховой езды — и, вероятно, во всей Вене, — объяснял группе посетителей, которых он сопровождал в то утро, главные особенности центра:

— Это старейшая школа верховой езды из всех ныне существующих. Ее история начинается в тысяча пятьсот семьдесят втором году, когда сюда привезли андалузских лошадей, считавшихся лучшими в Европе. В Испанской школе классическая верховая езда практикуется в своей чистейшей форме, почти не изменившейся со времен Возрождения.

— Простите, это правда, что ваши лошади рождаются черными и только потом становятся белыми? — спросил один из туристов.

Малинак улыбнулся: похоже, этот вопрос волновал буквально всех.

— Это правда. Кто из вас видел фильм «Багровый прилив», где на борту ядерной подлодки происходит столкновение Джина Хэкмена и Дензела Вашингтона?

Несколько человек подняли руки.

— Хотя я не могу вас видеть, но знаю, что руки подняли многие, потому что этот фильм часто показывают по телевизору. Можете опустить руки. Вспомните, как в «Багровом приливе» Дензел Вашингтон говорит Джину Хэкмену, что белые липицианы рождаются черными как смоль и только через восемь лет приобретают светло-серый окрас, которым славится Школа. Сказать по правде, многие из них рождаются булаными или красновато-бурыми, так что если бы Дензел Вашингтон был индейцем, он бы все равно раздражал капитана.

Турист, задавший первый вопрос, должно быть, почувствовал себя выразителем интересов группы и бросил вторую реплику:

— В кино Джин Хэкмен проиграл спор Вашингтону, потому что утверждал, что липицианы происходят из Португалии.

— На самом деле это не испанские, а арабские лошади, которых со временем стали называть андалузскими. Габсбурги, в течение нескольких веков правившие в Европе, обожали этих лошадей и привезли их в Вену. Их скрестили с карстовой породой, известной своим добрым нравом и выносливостью. То есть липициан, эта маленькая драгоценность — я говорю «маленькая», потому что их высота в холке составляет сто шестьдесят сантиметров, — получен в результате скрещивания аристократов, андалузских лошадей, с крестьянами — лошадьми Карста.

Одна японка отвлеклась на несколько секунд, чтобы сделать снимки зала, где проходят представления. Малинак мгновенно отреагировал на щелчок затвора:

— Мне очень жаль, но здесь нельзя фотографировать или снимать на видео. Я с удовольствием объясню вам все, что вам захочется узнать об этом месте. Оно называется Зимней школой. До тысяча девятьсот двадцатого года этот крытый манеж могли посещать только венские аристократы, но впоследствии его открыли для широкой публики. Кроме конных представлений под этим потолком цвета слоновой кости происходили важные исторические события: здесь Георг Фридрих Гендель и Бетховен впервые представили публике свои наиболее значительные произведения.

— Бетховен? Но, говорят, он ненавидел лошадей, — сказал подошедший к группе туристов мужчина лет пятидесяти пяти, очень высокий и нескладный, но добродушный на вид человек.

— Привет, Отто, — непринужденно обратился к вновь прибывшему Малинак. — Позвольте вам представить заместителя директора и главного ветеринара Школы Отто Вернера. Он презирает Бетховена, потому что любит лошадей, и, кажется, эти животные действительно не доставляли Бетховену особой радости. Что тебя сюда привело, Отто?

Доктор Вернер взял за руку слепого гида и отвел в сторону, чтобы их никто не слышал.

— Когда ты сегодня заканчиваешь?

— У меня еще одна группа, а потом я свободен, но после обеда я хотел съездить в Баден. В музее Бетховена на Ратхаусгассе играет Альфред Брендель. А почему ты спрашиваешь?

— Хочу поговорить с тобой о чем-то важном.

— Если это срочно, я пропущу концерт.

— Нет, что ты, обязательно иди. Но завтра я должен ехать в Пибер, там заболел производитель, и я не хотел бы с этим затягивать.

— Может быть, ты мне вкратце объяснишь, в чем дело?

— Я бы предпочел спокойно поговорить с тобой у себя в кабинете, а не здесь, перед толпой туристов. Давай сделаем вот что: я посмотрю твое расписание и сам тебя найду, когда ты будешь свободен.

Услышав, что доктор Вернер удаляется, Малинак повернулся к группе и спросил:

— Так на чем мы остановились?

— Вы сказали, что Бетховен исполнял здесь многие свои произведения.

— Ах да, Бетховен. Знаете ли вы, что в тысяча восемьсот четырнадцатом году, когда он почти полностью оглох, он дирижировал в этом зале грандиозным концертом, в котором принимали участие более семисот музыкантов?

Глава 10

— Алло!

— Даниэль Паниагуа, я звоню тебе уже давно, почему ты не берешь трубку?

Несмотря на то что Даниэль еще не совсем проснулся, он мгновенно узнал голос Дурана. Ему не удалось припомнить, когда декан отделения в последний раз звонил ему домой, и в мозгу тут же завыл зловещий сигнал тревоги.

— Мы с Алисией вчера проговорили до поздней ночи, и я лег спать только в три. Который теперь час и почему ты звонишь мне домой?