Книга Мода на умных жен - Елена Арсеньева

Но продолжаю. На другой день после вышеописанного афронтаклассов не было, и мы с моими друзьями решились поехать в Сокольники. Погода,природа, веселый май, чаруя, мает души… травка зеленеет, солнышко блестит,ласточка с весною в сени к нам летит… так сказать, выбрались на пленэр. Аможет, на пикник. Не суть важно, что планировалось, поскольку не удалось ни то,ни другое. Сошли, стало быть, мы с извозчика (нас было пятеро, ты тольковообрази, как набились в экипаж, да еще с корзинками, да с этюдниками!), побрелиискать подходящую полянку, чтобы и скатерть-самобранку разложить, и этюдникипристроить, да чтоб к тому вид, непременно чтобы вид бы подобающий, вполнедостойный изображения на этюдах будущих знаменитостей мира искусства. Ну, я… Сомной все ясно, я только рисовальщица, к тому же не очень способная – менядругое интересует, ты сам знаешь, умение рисовать нужно мне лишь для того,чтобы в точности копировать те волшебные, чарующие знаки, которые с некоторыхпор составляют смысл моего существования. Но среди тех, кто был со мной, средимоих приятелей ты, быть может, вскорости увидишь истинных гениев! Правда, беда,что иных из них от искусства влекут всякие глупости, о которых и говорить, иписать неприятно и даже опасно. Да, зараза нигилизма проникла глубоко, разъеласамые светлые души… Я, конечно, молчу о своей патриархальности, скрываю ее, какмогу, она нынче считается признаком отсталости, я строю из себя новую женщину,но в глубине души мне иногда бывает страшно – так страшно за них, за друзеймоих, и до того неприятно, что реализм в искусстве, всеми столь превозносимый ипочитаемый, кажется мне порою даже не методом искусства, а средством борьбыидей, борьбы политической, далекой от живописи, вредной…

Но ладно, ладно, ладно, я все время увожу разговор всторону, об этом можно и при встрече, а сейчас о главном! Итак, мы шатались полесу и наконец выбрались к чудной лужайке. Где-то неподалеку журчал ручеек,трава была не трава, а самая настоящая мурава со множеством одуванчиков. Мынемедленно раскинули наши пледы и плюхнулись навзничь, уставясь в небеса.Жаворонок звенел где-то высоко-высоко, солнышко пригревало, всех немедляпотянуло ко сну… видимо, от переизбытка спокойствия и благодати. Никому уже нехотелось ни пить, ни есть, ни прогуливаться, ни – тем паче, увы, тем паче! –возиться с этюдниками, кистями, палитрами… Кажется, мы все хором уж начализадремывать, и вдруг… словно гром средь ясного неба раздался голос:

– Ба, знакомые все лица!

Мы подскочили, как ужаленные. Что ж видим? В.М. собственнойперсоною! В светлом чесучовом пиджаке, в косоворотке, при соломенной шляпе итрости, вальяжный – ну спасу нет никакого, ничуточки не похожий на тогоподвижника, образ коего в моем восприятии уж сложился к тому времени благодарярассказам моих друзей и нескольким встречам в классах. В нем сейчас всеулыбалось: и глаза, и губы, и бородка с усами… Мы все повскакали на ноги. Егоблагожелательный взгляд облетел нас, словно шмель – полянку тянущихся к немуцветов. Потом с каждым из молодых людей В.М. поздоровался за руку.

– А эта красавица кто же? – спросил он, когда дошла очередьи до меня. – Вы чья модель? Нет, я назвал бы вас не моделью, а музою! Отчего яне имел чести быть представленным сей музе, господа?

Меня наперебой кинулись рекомендовать. Господа друзья моисделали все, чтобы выставить меня в самом кошмарном свете перед своим мэтром. Яи женщина-ученый, я и надежда русской исторической науки, ипервооткрывательница доселе погребенных под прахом столетий таинственныхславянских рунических знаков… словом, сами Шлиман и Снурри Стурулсон передомной просто дети малые! Темно-карие и довольно узкие глаза В.М., по мере тогокак он внимал сим неумеренным панегирикам, становились все больше и больше.Наконец он взмахом руки остановил восторженное жужжание моих друзей ипоклонников и продекламировал:

– «Не дай мне бог сойтись на бале иль при разъезде накрыльце с семинаристом в желтой шали иль академиком в чепце!»

Все так и покатились со смеху: и впрямь, Пушкин здесь былчрезвычайно уместен. Одной мне было не до веселья. Я даже описать тебе не могу,как озлилась! Я пыхтела, как паровоз! И, видимо, Виктор Михайлович понял, чтообидел меня.

– А впрочем, – сказал он, – я в три тысячи раз охотней примусовет от хорошенькой женщины… вернее, красавицы, истинной красавицы, такой,например, как вы, чем от какой-нибудь строго научной уродины. Вчера в классахко мне пыталось прорваться тако-ое пугало женского, вернее, среднего рода, что,даже держи оно в зубах портфель, набитый всеми тайнами Тициановой и Рафаэлевойживописи, всеми секретами великого да Винчи, я не подпустил бы это существо ксебе! Видели б вы его шапокляк, его сюртук, господа! А пенсне, пенсне, господа!

«Господа» сызнова покатились со смеху, припоминая, какстарательно я маскировалась. И забыв, что они сами мне очень живо помогали исами снабдили меня и гардеробом, и реквизитом, тем самым пресловутым пенсне!

– А от вас, – весьма игриво сказал В.М., не сводя с меняглаз, – я готов выслушать даже лекцию на самую что ни на есть научную тему.Например… ну, скажем, так: «Высота каблучка бальной туфельки по сравнению свысотой каблука туфельки для прогулки». Или вот еще хорошая тема: «Рольшелковых зонтиков в солнечный день для сохранения обворожительной белизныженского личика».

Не могу передать тебе, какая ярость овладела мною!

– А не желаете ли вы, сударь, выслушать лекцию на тему отом, какова должна быть изнанка у вашего знаменитого ковра, который вы пишетепо заказу господина Мамонтова? – дерзко спросила я и немедленно изложила своютеорию, не дав В.М. и слова молвить.

Ну да, он выслушал меня… полагаю, лишь только потому, чтобыл ошеломлен донельзя, и даже не нашелся от неожиданности что возразить.

Но самое поразительное, Николашечка, что и потом он со мнойне стал спорить! Он пригласил меня в свою мастерскую!

Может быть, он со мной согласится?»

Нижний Новгород, наши дни

Алена осторожно потрогала ручку дверцы. Потом повертела ее.Напрасно, дверца не открылась. Это уже становилось привычным в ее жизни!Ополчились на нее дверцы, вот что! А почему, кто бы объяснил?

– Если вы пытаетесь опустить стекло, то крутите в другуюсторону, – сказал Алексей, исподтишка наблюдавший за ней. – А если собираетесьвыйти, то ручка двери – чуть ниже и правее. А лучше подождите, я вам помогу.

Он обошел автомобиль спереди – видно было, как в свете фарэлегантно размахнулся его серый плащ, этаким почти понтийпилатовским вихремвзвился, жаль, без кровавого подбоя, – и распахнул дверцу около Алены.Подставил руку:

– Прошу вас, моя дорогая.

– Спасибо.