Книга Село Степанчиково и его обитатели - Федор Достоевский

– Друг мой, ни слова об этом! – перебил дядя, как будто виспуге и даже понизив голос, – после, после это все объяснится. Я, может быть,и виноват перед тобою и даже, может быть, очень виноват, но…

– Передо мной виноваты, дядюшка?

– После, после, мой друг, после! все это объяснится. Дакакой же ты стал молодец! Милый ты мой! А как же я тебя ждал! Хотел излить, таксказать… ты ученый, ты один у меня… ты и Коровкин. Надобно заметить тебе, чтона тебя здесь все сердятся. Смотри же, будь осторожнее, не оплошай!

– На меня? – спросил я, в удивлении смотря на дядю, непонимая, чем я мог рассердить людей, тогда еще мне совсем незнакомых. – Наменя?

– На тебя, братец. Что ж делать! Фома Фомич немножко… ну ужи маменька, вслед за ним. Вообще будь осторожен, почтителен, не противоречь, аглавное, почтителен…

– Это перед Фомой-то Фомичом, дядюшка?

– Что ж делать, друг мой! ведь я его не защищаю.Действительно он, может быть, человек с недостатками, и даже теперь, в этусамую минуту… Ах, брат, Сережа, как это все меня беспокоит! И как бы это всемогло уладиться, как бы мы все могли быть довольны и счастливы!.. Но, впрочем,кто ж без недостатков? Ведь не золотые ж и мы?

– Помилуйте, дядюшка! рассмотрите, что он делает…

– Эх, брат! все это только дрязги и больше ничего! вот,например, я тебе расскажу: теперь он сердится на меня, и за что, как тыдумаешь?.. Впрочем, может быть, я и сам виноват. Лучше я тебе потом расскажу…

– Впрочем, знаете, дядюшка, у меня на этот счет выработаласьсвоя особая идея, – перебил я, торопясь высказать мою идею. Да мы и оба как-тоторопились. – Во-первых, он был шутом: это его огорчило, сразило, оскорбило егоидеал; и вот вышла натура озлобленная, болезненная, мстящая, так сказать, всемучеловечеству… Но если примирить его с человеком, если возвратить его самомусебе…

– Именно, именно! – вскричал дядя в восторге, – именно так!Благороднейшая мысль! И даже стыдно, неблагородно было бы нам осуждать его!Именно!.. Ах, друг мой, ты меня понимаешь; ты мне отраду привез! Только бытам-то уладилось! Знаешь, я туда теперь и явиться боюсь. Вот ты приехал, и мненепременно достанется!

– Дядюшка, если так… – начал было я, смутясь от такогопризнания.

– Ни-ни-ни! ни за что в свете! – закричал он, схватив меняза руки. – Ты мой гость, и я так хочу!

Все это чрезвычайно меня удивляло.

– Дядюшка, скажите мне сейчас же, – начал я настойчиво, –для чего вы меня звали? чего от меня надеетесь и, главное, в чем передо мнойвиноваты?

– Друг мой, и не спрашивай! после, после! все это послеобъяснится! Я, может быть, и во многом виноват, но я хотел поступить какчестный человек, и… и… и ты на ней женишься! Ты женишься, если только есть втебе хоть капля благородства! – прибавил он, весь покраснев от какого-товнезапного чувства, восторженно и крепко сжимая мою руку. – Но довольно, нислова больше! Все сам скоро узнаешь. От тебя же будет зависеть… Главное, чтобты теперь там понравился, произвел впечатление. Главное, не сконфузься.

– Но послушайте, дядюшка, кто ж у вас там? Я, признаюсь, такмало бывал в обществе, что…

– Что, немножко трусишь? – прервал дядя с улыбкою. – Э,ничего! все свои, ободрись! главное, ободрись, не бойся! Я все как-то боюсь затебя. Кто там у нас, спрашиваешь? Да кто ж у нас… Во-первых, мамаша, – начал онторопливо. – Ты помнишь мамашу или не помнишь? Добрейшая, благороднейшаястарушка; без претензий – это можно сказать; старого покроя немножко, да это илучше. Ну, знаешь, иногда такие фантазии, скажет эдак как-то; на меня теперьсердится, да я сам виноват… знаю, что виноват! Ну, наконец, она ведь чтоназывается grande dame, генеральша… превосходнейший человек был ее муж:во-первых, генерал, человек образованнейший, состояния не оставил, но зато весьбыл изранен; словом – стяжал уважение! Потом девица Перепелицына. Ну эта… незнаю… в последнее время она как-то того… характер такой… А, впрочем, нельзя жевсех и осуждать… Ну, да бог с ней… Ты не думай, что она приживалкакакая-нибудь. Она, брат, сама подполковничья дочь. Наперсница маменьки, друг!Потом, брат, сестрица Прасковья Ильинична. Ну, про эту нечего много говорить: простая,добрая; хлопотунья немного, но зато сердце какое! – ты, главное, на сердцесмотри – пожилая девушка, но, знаешь, этот чудак Бахчеев, кажется, куры строит,хочет присвататься. Ты, однако, молчи; чур: секрет! Ну, кто же еще из наших?про детей не говорю: сам увидишь. Илюшка завтра именинник… Да бишь! чуть незабыл: гостит у нас, видишь ли, уже целый месяц, Иван Иваныч Мизинчиков, тебебудет троюродный брат, кажется; да, именно троюродный! он недавно в отставкувышел из гусаров, поручиком; человек еще молодой. Благороднейшая душа! но,знаешь, так промотался, что уж я и не знаю, где он успел так промотаться.Впрочем, у него ничего почти и не было; но все-таки промотался, наделал долгов…Теперь гостит у меня. Я его до этих пор и не знал совсем; сам приехал,отрекомендовался. Милый, добрый, смирный, почтительный. Слыхал ли от него здеськто и слово? все молчит. Фома, в насмешку, прозвал его « молчаливый незнакомец»– ничего: не сердится. Фома доволен; говорит про Ивана, что он недалек.Впрочем, Иван ему ни в чем не противоречит и во всем поддакивает. Гм! Забитыйон такой… Ну, да бог с ним! сам увидишь. Есть городские гости: Павел СеменычОбноскин с матерью; молодой человек, но высочайшего ума человек; что-то зрелое,знаешь, незыблемое… Я вот только не умею выразиться; и, вдобавок, превосходнойнравственности; строгая мораль! Ну, и наконец, гостит у нас, видишь ли, однаТатьяна Ивановна, пожалуй, еще будет нам дальняя родственница – ты ее незнаешь, – девица, немолодая – в этом можно признаться, но… с приятностямидевица; богата, братец, так, что два Степанчикова купит; недавно получила, а дотех пор горе мыкала. Ты, брат Сережа, пожалуйста, остерегись: она такаяболезненная… знаешь, что-то фантасмагорическое в характере. Ну, ты благороден,поймешь, испытала, знаешь, несчастья. Вдвое надо быть осторожнее с человеком,испытавшим несчастья! Ты, впрочем, не подумай чего-нибудь. Конечно, естьслабости: так иногда заторопится, скоро скажет, не то слово скажет, котороенужно, то есть не лжет, ты не думай… все это, брат, так сказать, от чистого, отблагородного сердца выходит, то есть если даже и солжет что-нибудь, тоединственно, так сказать, чрез излишнее благородство души – понимаешь?

Мне показалось, что дядя ужасно сконфузился.

– Послушайте, дядюшка, – сказал я, – я вас так люблю…простите откровенный вопрос: женитесь вы на ком-нибудь здесь или нет?

– Да ты от кого слышал? – отвечал он, покраснев, какребенок. – Вот видишь, друг мой, я тебе все расскажу: во-первых, я не женюсь.Маменька, отчасти сестрица и, главное, Фома Фомич, которого маменька обожает, –и за дело, за дело: он много для нее сделал, – все они хотят, чтоб я женился наэтой самой Татьяне Ивановне, из благоразумия, то есть для всего семейства.Конечно, мне же добра желают – я ведь это понимаю; но я ни за что не женюсь