Книга Дома стены помогают - Людмила Захаровна Уварова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Конечно, гены — вещь неподдельная!
Наташа отодвигает от себя чашку.
— Мама, хочу собаку!
— Кого? — переспрашиваю я.
— Собаку. Ужасно хочу. Любую, пусть самую-пресамую дворняжку, я ее под пуделя подстригу…
Жанна смеется, и я не могу удержаться от улыбки. Нам обеим вспомнилось, как я стригла пуделя Мишу.
— Хорошо, — говорит Жанна. — А кто же будет гулять с собакой? Все на меня ляжет, я же знаю…
— На папу, — уверенно говорит Наташа.
— Тогда говори с папой…
— Я — за, — отвечает Ирмик. — Только не уверен, что успею утром, до работы, пройтись с собакой, ведь собаке надо гулять по меньшей мере три раза в день!
Ему даже в голову не приходит, что Жанна могла бы утром до работы пройтись с собакой. Жанне нужно хорошенько выспаться, а вставать чересчур рано по утрам ей тяжело. Он, разумеется, совсем другое дело. Он — охотно берет на себя все, самое трудное…
— Ты — настоящий мужчина, Ирмик, — говорю я.
Жанна сердито перебивает меня:
— Смотри, избалуешь мне его на мою голову!
Он спрашивает:
— Что такое настоящий мужчина?
— Добрый, умный и уступчивый…
— Уступчивый — это главное, — соглашается Ирмик. — Иначе я бы не смог ужиться с твоей подругой…
— Так как же, берем собаку? — спрашивает Наташа.
Она уже заранее уверена в ответе.
— У нас в классе у собаки одной девочки скоро пуделята будут.
— Пуделята? Ни за что!
— Мама, почему ты не хочешь пуделя?
— Потому что у меня был пудель, я знаю, что это такое.
Да, дело прошлое, а Жаннин Миша дал нам в ту пору «прикурить» как следует…
Мы приехали тогда на студию, как и было договорено, к девяти часам. Роман Петрович, увидев Мишу, вынул неизменную свою трубку изо рта, молча оглядел Мишу со всех сторон.
— Да, — изрек Роман Петрович. — Красивый собакевич, ничего не скажешь. Конечно, он плохо подстрижен, по надеюсь, когда-нибудь шерсть отрастет…
— Даже очень скоро, — сказала Жанна. — Он получил медаль за красоту.
— И за экстерьер, — добавила я, впрочем, не слишком ясно понимая значение этого нового для меня слова.
— Значит, так, — скомандовал Роман Петрович. — Сейчас мы пойдем в павильон и отрепетируем эпизод с начала до конца.
Что только мы ни делали, чтобы научить Мишу самому простому, незамысловатому — пройти вместе с Камиллой Аркадьевной, нога к ноге…
Он бросался на нее чертом, визжал, скалил зубы, рычал и кусал всех, кто только пробовал подойти к нему поближе.
Камилла Аркадьевна в сердцах кинула поводок, отбежала в самый дальний угол.
— Нет уж, увольте, — сказала. — Я его просто боюсь, он ненормальный.
Тогда к Мише подошел оператор, здоровенный дяденька с квадратными плечами.
— Все будет в порядке, — сказал оператор. — Надо уметь обращаться с собаками.
Он протянул огромную ладонь, раза в три больше Мишиной головы, чтобы погладить Мишу, и тут же мгновенно отскочил от него.
— Чертов пес! — заорал он неожиданно тонким голосом. — Прокусил мою ладонь! Вот паршивец!
— Это самая обыкновенная сумасшедшая собака, — крикнула, стоя в углу, Камилла Аркадьевна. — Собаки тоже могут сходить с ума!
— Подождите, — сказала Жанна. — Я его сейчас успокою.
Она хотела было взять Мишу на руки, но Миша в ту же минуту набросился на нее.
— Так, — сказал Роман Петрович, сохранявший все время привычное свое невозмутимое спокойствие. — Ясно.
— Что ясно? — дрожащим голосом спросила Жанна. Очевидно, она уже поняла все.
Жанна приблизилась к Роману Петровичу, и Миша тоже шагнул вслед за нею. Роман Петрович попятился назад, с откровенной опаской глядя на Мишу.
— Давай пропуск…
— Пропуск? — грустно повторила Жанна.
— Да, пропуск. Я отмечу время…
Он протянул руку. Миша угрожающе зарычал.
— Возьми пропуск, свою собаку и уходи сию же минуту, — сказал Роман Петрович. — Слышишь? Сию же минуту.
Во дворе Миша почему-то успокоился, повеселел и в довольно благодушном настроении зашагал рядом с нами. А мы молчали. Мы думали, должно быть, об одном и том же, о том, что не придется, видно, сниматься в кино ни Жанне, ни ее пуделю…
Все тот же старичок-вахтер дежурил и на этот раз. Уставился на Мишу, потом на Жанну и узнал ее.
— Ну, как племянница, — спросил, — поправился ли твой академик?
Жанна ничего не ответила, молча протянула ему подписанный Романом Петровичем пропуск.
— Эх, — сказал он ей вслед. — А еще сулилась, для моего, мол, дяди радикулит — пара пустяков…
Жанна остановилась. Глянула на него через плечо:
— Я непременно поговорю с дядей.
У нее были такие невозможно печальные глаза, что старик, видно, удивился, а удивившись, пожалел ее.
— Ладно, делай, как знаешь…
— Она поговорит, — сказала я. — Она, конечно, поговорит, и он, когда поправится, примет вас…
Однажды я рассказала Наташе обо всем том, что произошло с нами на студии.
Наташа любит меня слушать. У нее доброе сердце, и она требует только одного: хороший конец. Чтобы все и вся счастливо кончалось. Потому во всей этой истории самое главное для нее было — вылечить старика.
— Кто же помог старику? — спросила Наташа.
— Его принял мой папа.
— И он его вылечил?
— Не совсем. Папа дал ему болеутоляющие лекарства, но вылечить окончательно так и не вылечил.
— Ее папа был очень хороший врач, — сказала Жанна.
— Почему был? — спросила Наташа.
— Потому что он уже давно умер.
У Наташи, по ее же словам, глаза на мокром месте. Однако она сдержалась, не заплакала.
— Умер? Это, значит, навсегда?
— Навсегда, на всю жизнь, на все, какие только будут века и годы…
— Навсегда, — задумчиво повторила Наташа. Наверно, для нее это слово все еще оставалось не до конца ясным.
Она дергает меня за рукав:
— Тетя Катя, расскажи что-нибудь.
— Что тебе рассказать?
— Что хочешь.
У меня фантазия не из богатых. Иногда я просто пересказываю своими словами всем известные сказки. А она после говорит:
— Почему у тебя интереснее, чем в книжках?
И теперь я тоже силюсь придумать что-то примечательное для нее. И не знаю, что придумать.
Наташа глядит на меня Жанниными карими, взыскующими глазами. Она ждет. И я начинаю, не ведая, чем закончу:
— Жила-была девочка, которая умела сочинять музыку.
— Она была композитором? — перебивает Наташа.
— Да, конечно, и она сочиняла всякую музыку, и песни, и фуги, и ноктюрны…
— И сонаты, и прелюды, и баллады, и оратории, и концерты, — продолжает Наташа…
Жанна нестрого замечает:
— Перестань перебивать, а не то тетя Катя не будет рассказывать.
— Будет, — говорит Наташа. Она уверена во мне на все сто.
И я мчусь дальше:
— Однажды она сочинила прелюд, такой прекрасный, что сперва засмеялась, потом заплакала.
— Заплакала, —
