Книга Еще один день на войне. Свидетельства ефрейтора вермахта о боях на Восточном фронте. 1941–1942 - Хайнц Килер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сегодня нам по воздуху доставили провизию. Самолет покружил над деревней, потом в снег упало несколько мешков. Один мешок прорвался, и из него высыпались кофейные зерна. Я видел через окно, как солдаты принялись собирать их, погрузив руки в снег и пытаясь набрать побольше. Как я потом узнал от доктора Нико, этот груз на самом деле предназначался для пехотной части, которая находится на две деревни дальше…
У старухи нет даже керосиновой лампы, одна только масляная лампада. Зато у меня изрядный запас свечей. Я зажигаю свечу, как только наступают сумерки. Сегодня, при заходе солнца, несколько красновато-желтых лучей осветили койку Германа, попали на его белые руки…
Эрнст по-прежнему излучает уверенность. По его словам, Гудериан со своими танками уже под Тулой и вот-вот завершит окружение и разгром русских. Эрнст некоторое время работал в канцелярии части и в курсе донесений штаба дивизии. Последние донесения вполне обнадеживающие…
Новое письмо от Ли. Она пишет, что дома все потрясены страшными авианалетами. Но многие женщины «в гордом трауре» поминают павших мужей и стремятся воспитать сыновей «мстителями».
Я спросил у доктора Нико, что он думает по этому поводу. Он улыбнулся. Беспокоиться об этом было бесполезно, в происходящем ничего не изменишь. «Если у меня есть раненый, который, как мне хорошо известно, не протянет и дня, я все равно постараюсь ему помочь». Он напомнил мне одно из высказываний Будды: «Если отвечать ненавистью на ненависть, то когда должна прекратиться ненависть?»
В «Античных строфах» Гёльдерлина я отыскал слова человека, который «видит темное будущее», – и далее говорится: «Он должен видеть смерть и бояться только ее».
Раздавил несколько клопов, ползающих по оклеенным бумагой стенам. Вшей у меня сейчас нет. Александра готовила еду и стирала мое белье.
Снова приходил фельдфебель – навестить Германа. Тот спросил, доволен ли он мной теперь. «Ясное дело», – прозвучал ответ. Я немного напрягся, но, уходя, он посмотрел на меня куда более дружелюбно, чем раньше…
Сегодня Герман снова попросил меня написать его жене. Хотя я по-прежнему не должен сообщать, что у него ранение в живот, но как-то подготовить ее все же нужно…
«Если я вдруг помру…»
Тут он снова испугался. Да, вот такой он. Уверенность и страх поменялись местами.
Мне кажется, Германа все-таки что-то мучает. Может быть, какое-то раскаяние? Он сейчас такой беспомощный. В его натуре борются противоположности, и сдается мне, что сейчас верх берут добрые силы. Когда я в очередной раз листал свой Новый Завет, он попросил меня что-нибудь ему почитать. Я прочитал притчу о блудном сыне. «Хочу отправиться к отцу», – вдруг сказал он и сжал мою руку, державшую книгу…
Мысль о том, что Герман может умереть, не обретя душевного утешения, придает мне новые силы, и я ухаживаю за ним еще больше, чем прежде. Что вдруг делает его таким, что вызывает эти порывы? Наверное, в нем существовали и добрые силы. Но, видимо, есть и нечто такое, что способствует злу. Возможно, мы сами являемся этой силой, как-то поощряем ее, все более отдаляясь от добра. Преодолеть ее означало бы оказать себе наивысшую помощь. Но это требует немалого мужества и терпения.
Баба Александра (ей, по ее же собственным словам, «77 весен») – женщина неграмотная. Не умеет ни читать, ни писать. С тех пор как умер муж, живет совсем одна. Трое детей умерли, еще трое уехали в Москву. Кажется, только теперь она осознала, что, скорее всего, оба ее сына – солдаты. Значит, где-то воюют против нас. А она мне здесь чулки вяжет…
Эрнст рассказал сегодня, что на письменном столе лежит несколько писем от жен тех солдат, которые уже давно похоронены. Так писала какая-то женщина в память о муже, которого она считала живым. А родители Мутца, погибшего еще в первый день вторжения в Россию, попав под сбитый русский самолет, только недавно получили сообщение о смерти сына. Поскольку у них оставалось много марок для посылок, они отправили его товарищам (водителям) несколько теплых свитеров.
Ночь. Я пил крепкий кофе и читал. Герман спит. Рот его слегка приоткрыт. Дышит он часто. Размышляю о произнесенных им сегодня словах: «Боюсь Божьей кары». Я считаю, что, когда человек духовно очищается, отбрасываемая им тень тоже растет и становится чернее. Молюсь за Германа. Неужели Бог накажет его? Нет, он этого не сделает, конечно нет, потому что еще не время… Еще не поздно покаяться. Еще не поздно. Гляжу на свою свечу, которая беспокойно мерцает. Она отбрасывает бледную тень, и я вижу в ее желтоватом отблеске бледное, почти восковое лицо Германа. Может ли существовать тень без света? Значит, есть и свет, а не одна только тень. Все время вижу перед собой лицо Германа и думаю о нем. Он, как никто другой в нашей роте, отличался высокомерием. Для него, по сути, не было ничего святого. Когда он рыл могилу для мертвых, проклинал «унизительную работу», которую выполняет лишь по приказу, идя наперекор собственным убеждениям. Может быть, он вообще ни о чем таком и не думал – уж конечно, не о том, что и его самого когда-нибудь… Господи, прости меня за такие мысли. Желаю ему выжить и здоровья, здоровья… Со вчерашнего дня он изливает наружу то, что, видимо, копилось в нем уже давно. И теперь делится со мной через свои глаза. Это мольба о прощении. Нужно непременно помочь Герману. Он выдержал уже пятую ночь. Еще четыре ночи, и он точно выживет. Если потом не наступит паралич кишечника, он начнет по-настоящему выздоравливать. Да поможет ему Бог…
Когда я раньше беседовал с Германом, он, не стесняясь, произносил то, что сейчас можно слышать чуть ли от каждого: «Последнюю войну мы проиграли с Богом, следовательно, нынешнюю должны выиграть без него». Войну он назвал «природным явлением». Я слышал от него такие слова: «Войны будут всегда, они нужны, потому что на свете развелось слишком много людей».
Как при ослаблении одного чувства обостряется другое, иногда бывает, что при ослаблении физических сил набирает силу духовное начало человека. Но как только организм вступает в стадию выздоровления, силы зла вновь обретают над ним власть. Человек тем более неблагодарен,
