Книга Второе восстание Спартака - Андрей Константинов

Владка наконец вышла из его комнаты, а там и мать появилась– с кастрюлей вареной картошки, достала квашеную капустку, огурцы, и Спартаквдруг понял, что проголодался. Даже не столько проголодался, сколько соскучилсяпо нормальной, домашней пище... Однако первый кусок в горло не полез: мама,чуть поколебавшись, выставила на стол плюс ко всему и графинчик с водкой.Ополовиненный.

Ладно. Допустим.

Допустим, мама решила, что возмужавший сынуля, вернувшийся сфронта, от стопочки не откажется. Но вот вопрос номер один: как она узнала, чтосын вернется именно сейчас? И – вопрос номер два: кто выпил половину графина? Аведь именно что выпил: не в привычках бывшей купеческой дочки МарианныФеликсовны Котляревской было переливать из бутылки в графин половину, аоставшуюся половину прятать на черный день.

Или мама в отсутствие Спартака начала прикладываться кводочке?

Спартак посмотрел на Марианну Феликсовну. Мать, конечно,смотрела на сына с обожанием, но в глубине взгляда таилось нечто такое...сомнение, что ли? Или растерянность? Он взглянул на Владу. Сестра угрюмосмотрела на скатерть.

Ну и бог с вами.

Он пожал плечами, набухал себе полную стопку, опрокинул всебя залихватски и взял вилку.

Напряжение несколько рассеялось. Потекли обычные застольныеразговоры: как там дела на фронте, не обморозился ли, хорошо ли кормили, скороли война закончится, а в Ленинграде везде очереди, ничего не купить, дажепродуктовые карточки на водку ввели, потому как война, и народ бросилсязатовариваться самым необходимым, эшелоны один за другим уходят в сторонуфинской границы...

О Наташке Долининой, что характерно, не было сказано нислова.

...То ли водка подействовала, то ли просто отпускать начало– но очень быстро Спартака сморило. Причем так быстро, что даже мытьсярасхотелось напрочь, а хотелось раздеться, залезть под одеяло и... ивырубиться. Тупо вырубиться, без мыслей и снов. Ладно, чего там, в больницемылся по два раза на дню, так что – завтра, все завтра.

Извинившись перед родней, Спартак поднялся, добрался досвоей комнаты, с трудом стащил с себя гимнастерку и рухнул на кровать.

Вот ведь удивительно человеческий организм устроен! Толькочто готов был заснуть прямо за столом – а теперь сна ни в одном глазу, толькобезмерная усталость во всем теле.

Он слышал, как звенит за стеной убираемая посуда, как Владкао чем-то громко спросила мать, а та в ответ громко на нее шикнула – в смысле нешуми, ребенок умаялся, не понимаешь, что ли...

Спартак лежал на спине, закинув руки за голову, и в тускломсвете, льющемся с улицы сквозь неплотно задернутые занавески, бездумноразглядывал свою комнату. Мыслей не было вообще никаких. Комната казалась чужойи незнакомой. Модели аэропланов под потолком, над кроватью – книжная полка:преимущественно с фантастикой и преимущественно про космос... Давным-давно,лежа тут, он мечтал о небе – но не о голубом, которое видно и с земли, а о бездонном,беспросветно черном, с крупными немигающими звездами, похожими на осколкихрусталя на бархатном покрывале. (Правды ради стоит заметить, что на этиюношеские мечты иногда накладывались другие видения, с романтикой межпланетныхпутешествий имеющие весьма сомнительную связь. Например, виделась Спартаку наэтом самом бархате Юлька Смирнова из параллельного – в прозрачной белойнакидке, едва прикрывающей бедра; потом сестры Потаповы, вообще без какой-либоодежки... а там и Наташка Долинина не преминула влезть в череду чаровниц... Ноэто так, к слову.)

А теперь...

За время зимних прогулок по соседней Финляндии, после крови,смерти, ходящей рядом, и безнадеги, поселившейся в сердце... Нет, мечту очерном небе, полном далеких искорок-миров, Спартак не растерял, но... но самамечта как-то поблекла, потеряла романтический ореол. Тяга к небу стала более приземленной, –если можно так выразиться.

Н-да, вот и вернулся гладиатор Спартак с арены. Непобедителем вернулся, но и не в гробу. А где, позвольте спросить, цветы,овации, фанфары и толпы поклонниц? Нету. Никому не нужен он за пределами арены,вот в чем дело.

Погано было на душе.

Но незаметно для себя Спартак уснул. Без мыслей, без снов.

* * *

Семь утра. Зимний рассвет едва проклевывается надзаснеженными крышами Васильевского острова. Морозно... нет – скорее зябко: кутру снег прекратился и ветер утих, хотя по-прежнему было где-то минуспятнадцать. Рабочий люд далеко внизу поспешает на работу, спросонья взрыкиваютпростуженные моторы автомобилей, раздраженно клаксонят водители общественноготранспорта...

Спартак курил в открытое чердачное окно, кутаясь в шинель.Проснулся он на удивление рано, еще все спали, а ему отчего-то тесно и муторностало в родной квартире, он неслышно оделся и полез на чердак. В голубятню. Туда,откуда в детстве он, Марсель и Комсомолец гоняли сизарей. (Уж не там ли, междупрочим и кстати говоря, зародилась его любовь к небу?) Голубятня была пуста,дверца открыта, куда девались голуби – пес их знает. Может, разлетелись, может,переселились на зимнюю квартиру.

Зачем он сюда приперся? Детство – да какое там детство:юность! – осталась в снегах Финляндии, а зрелость почему-то не наступает.Уже не мальчишка, но еще и не взрослый мужик. Межвременье, черт его подери.

Он чуть отогнул халтурно приколоченную рейку у оконной рамы,посмотрел на сделанную перочинным ножиком надпись на чердачной доске: С. К. +Н. Д. = ... и неумело вырезанное сердечко. Спартак и Наташка. Загадочнаяформула подвыцвела, затерлась. А ведь самолично орудовал ножом, минут двадцатьстарался, потому как нож был туповатый, а хотелось, чтобы инициалы эти осталисьздесь навсегда. Той ночью, с тридцать первого мая на первое июня, когдавыпускной уже отгремел, а разъезжаться по дачам родители еще только собирались,той ночью, когда Натка впервые позволила ему... а точнее, сама проявиламаксимум инициативы, и кожа ее фосфоресцировала в чердачной темноте...

Спартак скривил губы в ухмылке. Любовь – мнимая величина.

– Я почему-то так и думала, что ты здесь. Как узнала, чтовернулся...

Он отпустил дощечку, та звонко щелкнула по раме, иоглянулся. Почему-то ничуть не удивился.

Все такая же, совсем не изменилась. Длинные белокурыеволосы, выбивающиеся из-под вязаной шапочки, бледная, чуть ли не прозрачнаякожа, голубые глазищи-омуты, а губы – чуть припухлые, розовые, мягкие (онпомнил) и шершавые, а угадывающаяся под пальтишком грудь... Господи, какая унее грудь...

Стоит, прислонившись плечиком к косяку. И смело смотритпрямо в глаза Спартаку.

– Наташка...

– Только ничего не надо говорить, – быстро сказала она.От косяка отлипла, пересекла чердак, зачем-то выглянула в окно, стараясьдержать дистанцию. Повернулась, по-прежнему не глядя ему в глаза.