Книга Истории неоднозначных преступлений - Андрей Николаевич Толкачев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я выковать могла чеканный стих!
О, если б он ушей твоих достиг
Сквозь мрак отчаянья, сквозь дали!
Она писала не только 20 лет лагерной борьбы за выживание, но и весь остаток жизни после.
«…У тебя нет крова над головой, у тебя нет денег, у тебя нет физических сил. Твое место занято, потому что жизнь не терпит пустоты, и кровавая рана, которая образовалась в плоти жизни, когда оттуда вырвали тебя, заросла. Твои родители умерли, твои дети выросли без тебя. Ты двадцать лет не занимался своей работой, ты отстал и можешь быть лишь подмастерьем там, где твои товарищи стали мастерами. А трудно быть подмастерьем в пятьдесят лет…»
4. Она нашла прямой путь вернуться из ада в жизнь
1956 год. Ей 54. В 42 года ее уже выпускали (детям было 16 и 14), квартира была конфискована, и три года она скрывалась в Москве, без прописки. Снова арест — Бутырка — Караганда.
Но если эти годы ты честно думал, смотрел, понимал и можешь рассказать обо всем людям, ты им нужен, потому что в сутолоке жизни, под грохот патриотических барабанов, угроз и фимиама лести они не всегда могли отличить ложь от правды.
И горе тебе, если ты ничего не понял, ничего не вынес из бездны, в которой оказался. У тебя все отнято, и никакая бумажка не вернет тебе места в жизни.
У тебя осталось только то, что есть в твоей душе.
5. Она объяснила сотням будущих поколений, как жить в неволе
Талант в неволе раскрывается с неожиданной силой. Нужно включать мозги и писать, в тюрьмах, на этапах, в лагерях…
«Эта книга зародилась в 1937 году, через год после того, как меня арестовали.
Сначала я не думала о книге. Думала о том, как объясню сыну и дочери, что их мать и их отец стали „врагами народа“. Я думала об этом все ночи. Самое трудное в заключении — это научиться спать. Я училась этому три года. Три года я лежала тихо-тихо ночи напролет и мысленно рассказывала. Обо всем. Не только о себе. О товарищах по несчастью, с которыми меня свела судьба, об их горестных страданиях, трагических случаях их жизни. Когда свершалось что-нибудь потрясшее меня, я ночью „вписывала“ это в мою устную повесть. И она становилась все объемистее и объемистее.
Так создавалась эта книга. Она жила во мне все эти годы».
Архивные документы Суздальской тюрьмы за советский период были «уничтожены путем сожжения» 22 октября 1941 г. Но мемуары Ольги Адамовой-Слиозберг станут недостающим документом. Она проживет назло своим мучителям 89 лет. Интересно, начальник тюрьмы и его стражники, как кончили они свою жизнь? Вспоминают их внуки и правнуки? Приезжают ли на бывшее место работы своих дедушек, где тюрьма стала музеем.
…Я ехал в Суздаль к монастырям, а приехал к ней.
Одна запись, подчеркнутая следователем в дневнике школьницы Нины Луговской и четыре исковерканных судьбы
Что мы вспомним о школе, если поставим себе такую цель?
Кто-то первую любовь — девчонку на второй парте у окна; кто-то первую обиду — старшеклассник дал пинка, а ответить было страшно; кто-то маленькое приключение с утаиванием двойки…
Последняя зима Нины Луговской. В свои 74 она вспомнит о школьном дневнике, не о том, с оценками от учителей, а о тетрадях, где ставила оценки она, девочка — эгоцентричный подросток — своей стране, власти, обществу, в котором записи, сделанные с 13 до 18 лет, утянули и ее, и маму, преподавателя математики, и двух старших сестер в болото сталинских лагерей, но благодаря которому она встретит свою судьбу — художника Виктора Теплина, сидевшего в лагерях за то, что просто был немцем.
На фотографии Нина и Виктор… вместе, когда уже вернулись оттуда. Будто специально вернулись, чтобы сфотографироваться.
В дневнике она ругает вождя и заступается за отца, сильного человека, передавшего дочери главное, то, что у Джека Лондона называется «любовь к жизни». Эсер Сергей Федорович Рыбин пройдет четыре ареста, годы сибирских ссылок и высылок, пока власть, намаявшись с ним, не поставит его в 37-м к стенке. Сергей Федорович успеет воспитать такую дочь, которая в отличие от многих, на мучительных допросах от него не отречется. А дневник, с красными пометками следователя станет главной уликой против нее.
А еще есть фотография, где Нина, Женя и Оля Луговские с папой. Середина 1920-х годов. Такие уверенные в себе, что это им поможет.
Она заставит себя дожить до своего дня рождения. Бывает такая цель, когда тебе 74. Но надо сделать 75, четверть века.
Она любит сказания викингов. Как там Рагнар поет:
«Валькирии, посланницы Одина, называют мое имя, манят меня; иду пировать с богами на почетном месте. Часы моей жизни на исходе, но умру с улыбкой».
А потом можно проститься. Виктор снимет очки, неуклюже, по-детски. Утрет слезу, вспомнит их первую встречу в Севвостлаге, и поймет, что ему надо жить. Пусть он не знает как. Но он должен встретить свои 75, пусть в одиночку, это будет правильно. Скажут, все делали вместе, и даже ушли в одном возрасте. Останется картина Нины Луговской «Два дерева»
Нина встретит свой день рождения, и через день отправится в тот дальний путь, где мама с папой: она не знает, что фраза о ней и любимом человеке прозвучит немножко по-другому: «ушли друг за другом». Она 27 декабря 1993 года. Он — в апреле 1994 года.
Он встретит Новый год без нее. Поставит ей памятник. Дождется весны, чтобы принести первые цветы. Да, дождется весны….
…Остается успеть! — думает Нина. — Успеть вспомнить, — для этого она попросит Всевышнего продлить ее пребывание на грешной земле, хоть на пару дней.
Что такое счастье? Это солнечный зайчик, видишь, как скачет он по стене, сидит на ладони, стоит только сжать кулак — и… он вдруг выскользнет из рук и желтым пятном беззвучно носится по лицу и пальцам. (Из Дневника Нины).
Ей надо кое-что вспомнить…
Как девочке нахлынули мысли на самые серьезные темы, и она сумела их сформулировать на бумаге.
Как отец открыл булочную артель, позвал работать маму, но ее закрыли, тогда он открыл пекарню, и иногда приносил ароматные теплые булки.
Как несколько раз арестовывали отца, ждали его день и ночь. И он
