Книга Тени незабытых предков - Ирина Сергеевна Тосунян

него нет сочувствия ни к кому. Набоков был на диво эгоистичен и себялюбив. Я помню, еще в школе он считал, что на свете есть только два достойных его внимания человека: он сам и его отец. К товарищам по классу относился свысока. И что уж совсем поражало одноклассников – приезжал в школу в огромном закрытом лимузине. Высокая, значительно выше, чем в гимназии и ведомственных учебных заведениях, плата за обучение предопределила некий имущественный ценз поступавших в училище. Но до Набокова с его необыкновенным апломбом нам всем было далеко. Да, блестящ, остроумен, виртуозно играл в шахматы… Отталкивал его снобизм, потому что он был дурного тона. Безнравственно хвастать происхождением, к тому же в данном случае оно ничего особенного не представляло. Что бы ни писал он в мемуарах, Набоковы – служилое дворянство. Отец его, петербургский чиновник, был одним из лидеров кадетов, другом Милюкова. Мать, Охотникова, из семьи сибирских купцов-миллионеров, владела большим состоянием. Жили они в особняке на Морской, одной из самых фешенебельных улиц в Петербурге. Так что об аристократизме говорить не приходится.

– Олег Васильевич, вот мы говорили с Вами об «оттепели», когда Твардовский дал обещание напечатать Вашу книгу и не смог его сдержать. Вы обмолвились, что та первая «оттепель» была очень короткая. Сегодня ожидания у Вас иные?

– Ту «оттепель» успели приоткрыть – теплый свет только-только должен был хлынуть – и сразу захлопнули! Нынешний светоносный поток, похоже, так легко перекрыть не получится. Время изменилось. И все же, все же: возможность того, что могу заблуждаться, держу в уме. Я и сегодня живу очень неспокойно. Неспокойно потому, что договор на издание книги с «Советским писателем» подписан, но я все время ловлю себя на мысли: успеют напечатать или нет?

– Все-таки не верите, что это надолго?

– Трудно, безмерно трудно, оглядываясь на длинную череду прожитых лет, быть оптимистом, верить, что восторжествуют разумные, добрые начала, что им будут даны «права гражданства»… Но очень надеюсь, что сегодня уже не может произойти история, подобная услышанной мной в архангельской пересыльной тюрьме. Там мне встретился инженер, приговоренный к трехлетнему лагерному сроку за то, что на своих именинах в кругу гостей обмолвился, что язык Горького ему не нравится. Кто-то побежал – донес. В результате осуждение с формулировкой: «за дискредитацию великого пролетарского писателя». Ведь деморализация и падение нравственности общества – прямое следствие подавления живой мысли и честного побуждения, «вышколенности» граждан, твердо усвоивших, что голосовать надо всегда «за», никогда не поднимать руку «против» и неблагоразумно привлекать к себе внимание, объявившись «воздержавшимся». Вот почему сейчас так важно разобраться в нашем прошлом, начиная с первых послеоктябрьских лет, и проследить по этапам, как формировалась всеобщая холопская психология. Сказать правду о вчерашнем дне, трагически неблагоприятно отразившемся на моральных устоях нашего народа. Правда, А.К. Толстой предостерегал: «Ходить бывает склизко / По камешкам иным, / Итак, о том, что близко, / Мы лучше умолчим» – и сам довел свою «Историю государства Российского от Гостомысла до Тимашева» лишь до царствования Александра I. Но все же всего нужнее нам сегодня и сейчас честно и до конца вытащить ленинско-сталинскую занозу из тела наций, занозу, продолжающую отравлять наше сознание.

Татьяна Карпова. Репетиции за занавеской

На премьеру спектакля «Королева-мать» – экзистенциально-психологическую драму по пьесе Манлио Сантанелли, написанную в 80-е годы ХХ века и сыгранную в филиале Театра Маяковского на Сретенке, – меня привел Юрий Данилин, в то время заместитель главного редактора «Литературной газеты», мой непосредственный босс и очень верный друг. Сказал: «Познакомлю тебя с актрисой, которую воспитала Бабанова!!!»

А через несколько дней отправил прямиком домой к исполнительнице главной роли – Татьяне Карповой, народной артистке СССР, той самой ученице великой актрисы, – за воспоминаниями… о великой и несравненной Марии Бабановой, которую она не просто любила – боготворила, и это чувство пронесла через всю свою долгую и совсем непростую жизнь. Ну и, конечно, поговорить о самой Карповой, о ее переполненной удивительными событиями жизни, о ролях, о премьере блестящего спектакля, который мы с Юрием Валерьевичем посмотрели чуть ли не одними из первых в Москве… Словом, обо всем, о чем «поговорится».

Тот год, 2000-й, когда происходили излагаемые мной события, был годом 100-летия со дня рождения Марии Бабановой, и колонка с воспоминаниями Карповой (я спешно расшифровала кусок разговора) вышла в газете в положенное время. А в архиве осталась ждать своего часа магнитофонная запись: несколько часов эмоциональных бесед с Татьяной Михайловной.

– Знаете, – заявила она сразу же, как только я задала первый вопрос о Бабановой, – я тоже никогда не стояла лицом к зрительному залу, если партнер произносит монолог. Всегда старалась, как и она, повернуться к залу спиной. Но ее спина, ее руки, ее голова – все свидетельствовало о том, что у нее внутри происходит. Тот монолог, который происходил в ней, на самом деле и был диалогом с партнером.

– Татьяна Михайловна, от Вашей Королевы-матери тоже глаз не отвести было: напряженно, волнующе, на едином нерве шел весь спектакль. И только два актера – мать и сын… Что-то еще играете в этом сезоне?

– Нет, не играю по очень простой причине: в одном спектакле, где была занята, – «Кошка на раскаленной крыше» – ушел из театра актер, Армен Джигарханян. Затем ушла от нас (умерла) Аллочка Балтер. Третий спектакль отменили, потому что одна из актрис уехала за рубеж… В общем, три спектакля у меня «полетели». Осталась только «Королева-мать». Но в перспективе работа есть. Такая же, как «Королева-мать», любопытнейшая переводная пьеса.

– Как называется?

– Не важно, как ее название. Важно, что там я должна сыграть столетнюю старуху. Моей будущей героине – 100 лет. Ее дочери – 71 год, внучке – 47 лет, а правнучке – 23 года. Четыре поколения одной женской истории. Отмечают вековой юбилей главной героини. Смешная, трепетная и одновременно сложная, жесткая пьеса.

– Что-то мне кажется здесь знакомым…

– Вы, наверняка, читали эту пьесу.

– «Мой век» Мишель Лоранс?

– Ну, я же говорю: знаете.

– Она хороший драматург. А кто ставить будет?

– Сергей Яшин. Это само по себе – счастье. Потому что очень хороший режиссер. Я его люблю, мне с ним приходилось не раз встречаться. Сейчас он пока занят, готовит у себя в Театре Гоголя премьеру. Нам даже предложили обратиться к другому режиссеру. Но нет, подождем, пока Яшин освободится. И если Бог мне даст силы… Нет, не так: если Бог не отберет у меня память, то я еще поиграю. Потому что, как бы я себя ни чувствовала в