Книга Восстание - Иоганнес Арнольд

У вас меня никто не будет искать. Вы же всегда были как против нацистов, так и против коммунистов?!

— Садитесь, Грегор!

Грегор послушался, однако у него было такое ощущение, будто ему за шиворот вылили ушат холодной воды. А Пляйш все же позвонил.

— Господин ландрат! — сообщил он. — Я располагаю точной информацией, что в городе вооружают людей. Прошу вас принять меры по обеспечению нашей безопасности.

Грегор слышал голос Каддига и видел, как бледнело лицо Пляйша.

— Господин ландрат, я требую!..

Затем Пляйш опустил голову, сжал губы. Он скрежетал от злости зубами, нервно барабанил пальцами по крышке письменного стола.

— Как изволите, господин ландрат! — промолвил он и поклонился. Грегору показалось это глупым.

— Пойдемте, Грегор! — сказал Пляйш после минутного раздумья и, набросив на плечи куртку, направился из комнаты, спустился по лестнице и вышел на улицу.

— Я прошу вас, разрешите мне остаться в вашей квартире. Здесь я буду в безопасности! — взмолился Грегор, уже начав сердиться на самого себя.

— В безопасности? — переспросил, смеясь, Пляйш.

Было еще не поздно уйти, но Грегор плелся за Пляйшем по улицам ночного города и лелеял еще какую-то надежду, что священник сможет где-то его укрыть. Грегора все больше терзала мысль: «А правильно ли я поступил?..»

12

Раубольд поднял с земли камешек величиною с ноготь большого пальца и бросил его в окно квартиры Гибеля. Угодил как раз в стекло. Стекло разбилось, однако по-прежнему было тихо. Через несколько секунд окно распахнулось.

— А стекла бить совсем не обязательно! Кто там?

— Это я, Раубольд. Открой!

Сверху сказали еще что-то, но Раубольд не понял что. Чертыхаясь, Раубольд сделал десяток шагов, сделал их сначала медленно, а затем уже стал ускорять шаг, чтобы успеть постучать в другие двери или разбить еще у кого-нибудь оконное стекло, как вдруг открылась входная дверь и мужской голос спросил:

— Что случилось?

— Поговорить надо, Музольт, — пояснил Раубольд.

— Среди ночи?

Раубольд вошел в прихожую и остановился в нерешительности. Музольт на какое-то мгновение задумался, а затем пригласил Раубольда в комнату.

— Только тихо, моя старуха спит, — предупредил он шепотом, однако сам начал с грохотом отодвигать стулья, шнырять по комнате из угла в угол, разыскивая свою железную коробку, в которой хранил табак для трубки. Наконец он нашел ее, небрежно набил трубку табаком и закурил.

— Ну, выкладывай. Что молчишь?

— Так вот, — начал Раубольд, — у фашистов песенка спета. Однако сволочи задают еще тон в городе и делают вид, будто ничего не произошло. И это в то время, когда многие наши товарищи еще томятся в концлагерях или лежат в сырой земле. Я ищу друзей. Нам надо ударить. Коричневорубашечиикам нет места в городе!

Музольт прикрыл большим пальцем дымящуюся трубку и затянулся. Густое облако дыма на мгновение окутало его удивленное лицо. Когда дым рассеялся, Раубольд увидел, что Музольт улыбается, будто услышанное вовсе и не было для него новостью.

— Из-за этого ты и бьешь у меня стекла?

— Ты нужен нам! — пояснил Раубольд.

Музольт приложил указательный палец к губам.

— Моя старуха! — тихо произнес он и громко добавил: — Я с вами! Тебе незачем держать здесь длинные речи. Говори, что я должен делать.

— Может, что-нибудь на вокзале. Ведь ты же сортировщик?..

— Паровозы водить я не могу, а вот очистить вокзал от нацистов — с этим справлюсь.

Раубольд хотел было сразу же встать и идти дальше, но не мог тронуться с места. Ему приятно было сидеть у Музольта. Он с удовольствием пробыл бы у него до самого утра. «Если б все были такими, как ты, — хотелось сказать ему, — тогда мне не нужно было бы таскаться по городу, стучать в окна, объяснять, просить, призывать. Наоборот, они сами нашли бы нас и пришли бы к нам». Однако Раубольд сидел молча. Музольт положил трубку на стол и задумался.

Он вспомнил тот день, когда отец привел его в бригаду рабочих-путейцев, которые меняли железнодорожные шпалы. У него не было желания с ними работать. Маленький, щуплый, предстал он тогда перед бригадиром, который бросил в его адрес: «Ему, как и всем нам, не хватает на завтрак четверти сосиски». Однако Музольта тогда это не тревожило. Его в то время интересовало лишь одно: почему это рабочие-путейцы берут гравий не лопатами, а вилами? И ему захотелось делать то же самое. А вот к тому, кто стоял впереди с сигнальным рожком и только и делал, что следил за приближающимися поездами, он отнесся почему-то с пренебрежением. Позже Музольт сдружился с одним обходчиком, которому при сортировке вагонов оторвало руку и которому даже не пытались выплатить пенсию, поскольку считалось, что если рабочему-сортировщику зачем-то понадобилось просовывать руку меж буферами вагонов, так в этом он повинен сам. Музольт тогда хорошо понял, что любую потерю нельзя возместить полностью.

— Сейчас бригадира, — продолжал вспоминать Музольт, — уже давно нет в живых. Сначала, когда коричневорубашечники начали за ним охотиться, он бежал во Францию, однако в сорок первом они его все же схватили. Я не собирался всю свою жизнь заниматься латанием железнодорожного полотна, а хотел стать сортировщиком. И я ушел из бригады рабочих-путейцев, сказав на прощание: «Посмотрим, что прочнее: моя рука или буфер!» И пошел в сортировщики.

— Ты всегда учился тому, чего сам не знал, — заключил Раубольд.

Музольт опустил голову. Он был убежден, что справится с тем, на что так быстро решился. Помолчав, он сказал:

— Ты дашь мне потом одного, с которым я смог бы…

Раубольд взял со стола трубку, выбил ее, прочистил спичкой забитое отверстие в головке, заново набил трубку табаком и закурил.

— Музольт, — начал он, — мы против нацистов, это ясно. И ты знаешь это не хуже меня. Важнее понять, за что мы! Ты борешься за антифашистский строй, который мы хотим создать.

— Я боролся и за бригадира! А что это дало?

Раубольд не знал всей истории с бригадиром и потому ответил не сразу. Подумав, он сказал:

— Наверняка что-то дало. Мы порой просто не замечаем этого. Вот смотри: постучав в третью дверь, я подумал: «Ничего не выйдет у нас с восстанием!» А думать так, Музольт, нельзя! И я пошел дальше, стуча то в одну, то в другую дверь…

— И разбил мне оконное стекло. Что я скажу теперь моей старухе? Как объясню ей все это?

— Придумаешь что-нибудь, Музольт.

И они оба рассмеялись, а затем вновь продолжали беседу, будто времени у них было для этого более чем достаточно.

13

Между тем Таллер добрался до Вальденберга. Пробирался он осторожно, будто находился в занятой врагом крепости, постоянно опасаясь, что