Книга Восстание - Иоганнес Арнольд

решился, его уже невозможно было разубедить. Иногда ему требовалось несколько ночей, чтобы решиться на какой-нибудь пустяк. Любая новая мысль порождала у него массу проблем, для решения которых требовалось немало усилий. Он был тяжел на подъем. Даже походка его была какой-то замедленной. Казалось, его неторопливость в движениях предопределялась медлительностью мышления. Но если уж он на что-то решился…

— Я думаю, — произнес он медленно, будто ему приходилось каждое слово ловить где-то вдали, — мне нужно что-то предпринять. Я сижу вроде бы на куче камней. Стоит только пошевелиться, как все камни придут в движение.

Жена Грегора приоткрыла рот, склонила голову набок. Она казалась сейчас старше своих лет, нерешительной и несчастной.

Каменотес засунул свои здоровенные ручищи в карманы брюк и спокойно произнес:

— Они свирепствуют сейчас против тех, кто им был особенно неугоден.

Жена Грегора знала, что он имел в виду нацистов. Правда, в тридцать четвертом году после долгих лет голодания он получил у них работу. Но она знала и то, что муж не сказал им за это спасибо, чему она больше всего удивлялась и чего не могла понять.

— А ведь их только тронь, они сразу же запрячут меня! Но сломить меня у них не хватит сил. Нет, нет! Они сейчас вне себя от ярости, что проиграли войну со мной. Охваченные страхом, они хотели бы прикончить меня. Они боятся, что я расскажу о том, как они тогда обращались со мной. И это только за то, что я заткнул одному из них глотку! Но я ведь был прав!..

Жена Грегора не спеша заплетала волосы и смотрела на него широко раскрытыми глазами. Таких речей Мартин Грегор в своей жизни еще ни разу не произносил. И она понимала, что не имела права его перебивать. Ему надо было дать возможность высказаться. Она кивнула головой как бы в знак согласия, но Грегор этого не заметил.

— Что хотят коммунисты, я могу судить по Раубольду. Ну а мне-то что, если от города ничего не останется? Лишь бы самому выжить! Я никогда ни в кого не стрелял, так почему же теперь мне нужно погибать? У меня два пути. Какой из них выбрать?..

Жена Грегора не могла понять, куда он клонит. Она хорошо знала, что муж ждет от нее ответа, ибо просто так он никогда вопросов не задавал. Она перестала заплетать волосы и, прикусив губу, задумалась. Однако это длилось недолго. Она вся как-то расслабилась, ее плечи поникли. Прикрыв лицо руками, женщина зевнула. Затем начала молиться. Причем она ни слова не произносила вслух, лишь беззвучно шептала губами.

— Хватит болтать! — тихо заметил Мартин Грегор.

— А я вообще ничего не говорю, — возразила она.

— Но я же вижу, что ты что-то бормочешь.

— Господи, как ты можешь так говорить?

— Я пошел к Пляйшу, — сказал Грегор.

В ее глазах блеснули слезы. Она быстро подошла к нему, обняла. Прижавшись заплаканным лицом к его шее, громко всхлипнула. Казалось, она не выпустит его из своих объятий.

Грегор сердито отстранил жену и, не говоря ни слова, вышел на улицу. О жене он не беспокоился. На вид простодушная и набожная, она умела выбраться из любой сети, какой бы частой она ни была. В начале войны она повсюду болтала, что Гитлер — безбожник, а позже даже называла его чертом. И никто ей ничего не сделал. Возможно, все считали жену Грегора сумасшедшей, хотя она и не была таковой. Просто она говорила то, что думала. А ведь, действительно, кто, кроме сумасшедших, мог решиться в те времена на такое?

Слабый свет из окна дома священника ровным прямоугольником отражался в ночной мгле. Грегора не удивило, что священник не спал в эту ночь. Под покровом ночи как-то легче вызревали решения, каждое из которых ждало своего часа. Мог ли священник спать в это время? Не только не мог, но и не должен был.

Мартин Грегор бросил в окно крошечный камешек. Вскоре послышались торопливые шаги. Нетрудно было определить, что священник шел в сапогах или ботинках. Может, он ждал кого? Послышался скрип двери.

Пляйш был в свитере, на ногах — ботинки. Он походил скорее на туриста, чем на священника.

— Извините, всего на минутку! — проговорил Грегор.

Пляйш шел позади, освещая Грегору путь керосиновой лампой. Сейчас его шагов почти не было слышно. Вскоре они оказались в рабочем кабинете. Священник усадил неуклюжего, тучного каменотеса в старое, но удобное кресло, а сам не спеша сел за стол. Он ничего не спрашивал, не разводил руками. Он хорошо понимал, что Грегор пришел к нему не из-за пустяка, и был готов выслушать все, что угодно. У него было достаточно опыта, чтобы разыграть, если понадобится, и гнев, и сострадание, и радость.

Грегор сидел, нервно теребя пальцами. Тишина угнетала его. Он уже сожалел, что пришел сюда. Его раздражали какие-то неприятные запахи в этой комнате и остатки сигарного дыма, скопившегося под потолком. У него было такое чувство, будто он что-то не так сделал. С трудом Грегор выдавил из себя:

— Люди вооружаются!

Пляйш подошел к окну и плотнее задернул шторку. Комната стала как-то меньше, уютнее. Священник любил помечтать в такой обстановке. Здесь к нему приходили в голову самые светлые мысли. И сейчас, размечтавшись, он, казалось, совсем забыл о присутствии Грегора.

— Господин священник, коммунисты… — начал было каменотес.

— Их уже нет в живых, — перебил его Пляйш. — Ну, а те, что остались, только наполовину красные.

— К Раубольду это не относится, — возразил Грегор.

— Еще к кому? — спросил Пляйш.

Мартин Грегор промолчал. Пляйш принялся ходить по комнате взад и вперед. Он опустил голову и глубоко задумался, будто никак не мог найти подходящего слова, которое ему нужно было вставить в свою проповедь. Его тяжелые шаги раздавались по всему дому, скрипели половицы. От его хождения мигала лампа, прикрытая бумажным, кое-где обгоревшим абажуром.

Мартин Грегор сказал уже спокойно:

— Готовится восстание. — Грегору показалось, однако, будто вовсе и не он произнес эти слова, да и голос был какой-то чужой.

Пляйш остановился.

— Восстание мертвецов! — со злобой изрек он и, резко повернувшись, потянулся к телефонной трубке.

Грегор вскочил как ужаленный и схватил священника за руку с такой силой, которую он обычно применял в своей нелегкой профессии каменотеса.

— Этого вы не посмеете сделать! — решительно заявил Мартин Грегор. — Я не предатель. Я хотел только попросить вас укрыть меня хотя бы на ночь. Я не хочу, чтоб меня убили нацисты или кто-то другой. Я ничего общего не имею ни с теми, ни с другими.