Книга Айдахо - Эмили Раскович

Затерявшись в фантазиях, Энн открывает глаза: Джун слышит, как захлопнулась дверца где-то вдалеке, – Мэй села в машину.

Дженни говорит:

– Давай остановимся.

Уэйд спрашивает:

– Все нормально?

У него такой чистый голос. Он кладет полено в стопку. С волос у него капает пот. Видно, как пот заливает ему глаза.

– Мне надо присесть на минутку, – бормочет Дженни.

– Отдыхай, торопиться некуда, – говорит Уэйд и проходит мимо, бодро и равнодушно.

На поляне лежит каменная глыба. Он забирается на нее, чтобы взглянуть поверх макушек деревьев, во всей фигуре уверенность. Руки скрещены, смотрит по сторонам.

Дженни открывает дверцу. На приборной панели стаканчик с лимонадом. Она залезает на сиденье. Берет стаканчик в левую руку и подносит к губам. Вяжущая прохлада во рту. Скоро сахар потечет по венам. Поверх белого ободка стаканчика виден лес. Она закрывает глаза. Топор в правой руке, свисает из открытой дверцы.

Сзади доносится шорох. Это ее дочка, Мэй.

Дженни не ставит лимонад на место. Краешком глаза сквозь боковое стекло она замечает внезапный всполох света, когда с дерева падает загораживавшая солнце ветка. Дженни дергает рукой, не той, в которой лимонад, иначе он разольется, правой рукой, еще секунду назад безвольно свисавшей из открытой дверцы.

Звук почти не отличается от других звуков, а теперь это уже и не звук. Слепни бьются о стекло. Снаружи подрагивают листочки, отломившаяся ветка повисла среди других ветвей.

Уэйд на своей глыбе смотрит вдаль.

На большее Энн не способна. Дальше она не заходит.

Иногда Энн даже не верится, что они поженились так быстро. Уэйд потерял дочерей в начале августа. В конце августа состоялось слушание, длившееся всего двадцать минут, на котором Дженни отказалась от права на судебную защиту, признала свою вину и получила пожизненный срок с возможностью условно-досрочного освобождения через тридцать лет. Ее безразличие к собственной судьбе не давало судье покоя, бесповоротность, с какой она признала вину, вызывала у него недоумение. Он требовал разъяснений, но она сказала только, что убила родного ребенка и хочет за это умереть.

Развод завершился в октябре. В феврале Уэйд снова появился в жизни Энн, а в июне они поженились.

В июне – и года не прошло после его немыслимой утраты. Но им казалось, что прошло гораздо больше. Если бы они тогда сознавали, что минуло всего десять месяцев, они бы, наверное, повременили. Но ей и в голову не приходило вести счет. Гибель Мэй перевернула весь мир, и отмерять время было как-то бесчувственно, жестоко.

Свой короткий медовый месяц они провели на побережье, хотя медовым месяцем они его не называли. Смерть Мэй и исчезновение Джун бросили тень на само это выражение, сделав его неуместным, даже грубым.

В первый же день после свадьбы, когда они гуляли по набережной курортного городка, зарядил дождь, а у них не было зонта. На фешенебельной улице стоял пустой, недавно проданный дом. Как они догадались, что ключ приклеен под крыльцом? Это волшебное чувство – холодок металла на кончиках ее пальцев.

Из-за сбоя в расписании все купе в спальных вагонах оказались заняты, и первую брачную ночь они провели на сидячих местах. Они не стали требовать, чтобы их перевели, – так решила Энн. Уэйд, конечно, хотел бы, да и потом, достаточно было шепнуть кондуктору, что они молодожены, и места бы нашлись, что бы там ни говорили в кассе.

Но они так долго откладывали свою любовь, что еще одну ночь можно было и потерпеть.

До того как они нашли пустой дом в первый день после свадьбы, самое большее, что они себе позволяли, – это держаться за руки, и был еще один поцелуй в зале суда, где они регистрировали брак. Этот поцелуй, с удивлением отметила Энн, был у них первым.

До свадьбы их отношения выглядели – и со стороны, и для них самих – как отношения педагога по фортепиано и взрослого ученика. После помолвки – если так можно назвать предложение Энн заботиться о нем в тот день, когда у него в куртке обнаружилась солонка, – они просто стали подолгу обниматься на прощанье. Она зарывалась лицом ему в грудь. Или вставала на цыпочки, а он водил носом по ее лбу. Они глубоко дышали, не разжимая объятий. Так могло продолжаться несколько минут; они обнимались посреди класса – открытая дверь предвещала его скорый уход – или на пороге, подпирая дверь своими телами.

Им легко было себя сдерживать. Оба чувствовали одно и то же: нужно отложить все, даже признание в любви, пока они не будут связаны узами брака.

Дождь барабанил по крыше пустого дома, куда они проникли в первый день после свадьбы. На деревянных половицах перемещались тени от капель, струившихся по стеклянным дверям. Голые столешницы, пустые комнаты, ничего, кроме пачки соды в шкафу.

Они отпустили друг друга, чтобы вскоре воссоединиться. Он пошел вниз, а она бродила по первому этажу, их пальцы скользили по стенам, нашаривая выключатели.

Примерно в футе от пола из одной стены торчала серебристая ручка. Желоб для грязного белья. Энн опустила дверцу и заглянула внутрь. Внизу показалась макушка Уэйда: он стоял в подвале и держался за цепочку выключателя, за которую только что дернул, чтобы зажечь свет, пока она наблюдала из полумрака первого этажа. Он не знал, что она его видит, и от этого его макушка казалась какой-то очень уязвимой.

Энн бросила в желоб куртку, и та приземлилась ему на плечо. Он пощупал ее, удивленно взглянул вверх. Следом она бросила туфли, обе сразу. Одна из них угодила ему по голове. Их смешки повстречались в желобе, восходящий и нисходящий.

Она швырнула в желоб носки, те упали на пол, затем свитер, часы, ободок, сережки (две жемчужины, так потом и не нашлись), футболку.

И наконец, повозившись с намокшей тканью, стянула и кинула джинсы.

Он перестал смеяться. Ей видны были его плечи, и грудь, и лоб, и переносица. Он смотрел на свои руки, увешанные одеждой, и ждал. Его грудь всколыхнул вздох предвкушения. Как только он поднял на нее взгляд, словно бы говоря: «Ну-ка, ну-ка, а что будет дальше?» – на лицо ему упал лифчик. Застежкой прямо в глаз. Когда он снова посмотрел на нее сквозь слезы, полетели трусы.

Он положил ее вещи на пол, под желобом. И дернул за цепочку. Свет погас.

Когда послышались его шаги, ей вдруг захотелось укрыться в ванной, по всему телу прокатилось возбуждение. Но она ждала, не двигаясь с места.

Я никуда не пойду, сказала она себе. Плечами она прижималась к стене, голыми икрами ощущала холодную ручку желоба. Пусть сам ко мне идет.

Она ждала. Прикрыв улыбку рукой, затем убрав ладонь, затем и вовсе перестав улыбаться, она слушала, как он поднимается по ступеням. Еще секунда – и он стоит в полумраке в конце коридора, грустный, и серьезный, и красивый, губы приоткрыты, будто хочет что-то ей сказать, но просто не может.