Книга Ложная память - Дин Кунц

Марти уже вышла из коридора в гостиную и лишь тогда осознала, что закрыла дверцу шкафа, стоя к ней спиной, чтобы избежать необходимости снова взглянуть в зеркало. Пораженная тем, что ее поступками управляла такая неосознанная неприязнь к этому предмету, она даже мельком подумала о том, чтобы вернуться к шкафу и взглянуть в зеркало.

Сьюзен, сидя в кресле, смотрела на нее.

Зеркало могло и подождать.

Распахнув перед собой плащ, как это делают швейцары, когда подают одежду, Марти подошла к подруге.

— Вставай, одевайся, и двинемся.

Сьюзен с несчастным видом вцепилась в подлокотники кресла. Ей было чрезвычайно трудно расстаться со своим святилищем.

— Не могу.

— Вспомни, что если ты не отменяешь сеанс за сорок восемь часов, то должна его оплачивать.

— Я могу себе это позволить.

— Нет, не можешь. У тебя нет никаких доходов.

Единственным психическим заболеванием, которое могло бы погубить карьеру Сьюзен как агента по продаже недвижимости еще вернее, чем агорафобия, была бы, пожалуй, лишь неконтролируемая пиромания. Она с полным основанием чувствовала себя в безопасности, показывая клиентам любое строение изнутри, но, когда требовалось выйти наружу, чтобы перейти из одного здания в другое, ее охватывал такой парализующий ужас, что она была просто не в состоянии двигаться.

— Я получаю арендную плату, — возразила Сьюзен, имея в виду тот ежемесячный чек, который ей вручали обитавшие внизу пенсионеры, любители попугаев.

— Она вовсе не покрывает того, что ты платишь по закладной, налогов, коммунальных услуг и технического обслуживания дома.

— У меня есть акции…

«Которые могут в конечном счете оказаться для тебя единственным спасением от полной нищеты, если ты не одолеешь эту проклятую фобию». Марти подумала так, но не могла бы заставить себя произнести эти слова вслух, даже если бы была уверена, что эта страшная перспектива сможет заставить Сьюзен подняться из кресла.

Выпятив хрупкий подбородок с неубедительным выражением смелого вызова, Сьюзен продолжала:

— Кроме того, Эрик высылает мне чеки.

— Это совсем немного. Разве что на карманные расходы. И раз уж эта свинья разводится с тобой, то очень может быть, что вскоре ты уже ничего не будешь получать от него, при том что при вступлении в брак твоя доля в имуществе была гораздо больше, чем у него, а детей у вас нет.

— Эрик не свинья.

— Извини меня за то, что я не совсем слепая. Он — свинья!

— Марти, ну будь хорошей…

— Я лучше буду сама собой. Он — скунс.

Сьюзен явно была настроена на то, чтобы избежать жалости к себе и слез, хотя они и выглядели чрезвычайно привлекательно, но еще больше ей хотелось впасть в гнев, который был не столь очаровательным.

— Просто он был настолько расстроен, когда видел меня… в таком состоянии. Он не мог больше выдержать этого.

— Ах, бедная чувствительная деточка! — воскликнула Марти. — И полагаю, что он был слишком обеспокоен, чтобы помнить ту часть брачных обетов, где идет речь о болезни и здоровье.

Марти по-настоящему гневалась на Эрика, хотя ей и приходилось делать усилие для того, чтобы постоянно поддерживать в себе этот гнев, как костер. Он всегда был тихим, скромным и приятным в обращении, и, несмотря на то что он бросил жену, его было трудно ненавидеть. Но все же Марти слишком сильно любила Сьюзен, и хотя в душе не могла по-настоящему презирать Эрика, но была уверена в том, что гнев поможет Сьюзен настроиться и укрепиться в борьбе против агорафобии.

— Если бы у меня был рак или что-нибудь вроде того, то Эрик был бы здесь, — сказала Сьюзен. — Я ведь не по-настоящему больна, Марти. Я — сумасшедшая, вот я кто.

— Ты не сумасшедшая! — возмутилась Марти. — Фобии и приступы беспокойства вовсе не то же самое, что безумие.

— Я чувствую себя безумной. Я чувствую, что все это совершенный бред.

— Он не пробыл с тобой и четырех месяцев после того, как все это началось. Он свинья, скунс, хорек и даже еще хуже.

Эта тяжелая часть каждого визита, которую Марти называла про себя фазой извлечения, была трудна для Сьюзен, но для Марти она являлась самой настоящей пыткой. Чтобы вытащить свою упрямую подругу из дома, ей самой приходилось быть твердой и неуступчивой. И хотя эта твердость была порождением большой любви и сострадания, она чувствовала себя так, словно запугивала Сьюзен. Бычья настойчивость, даже и с самыми добрыми намерениями, вовсе не соответствовала характеру Марти, и по завершении этого ужасного четырех- или пятичасового испытания она возвращалась домой в Корону-дель-Мар в состоянии полнейшего физического и эмоционального истощения.

— Суз, ты красивая, добрая и достаточно сильная для того, чтобы прогнать эту пакость. — Марти помахала в воздухе плащом. — А теперь оторви свою попку от кресла.

— Почему доктор Ариман не может сам приходить ко мне на эти сеансы?

— Выходить из дома дважды в неделю — это часть лечения. Ты же знаешь теорию — погружение в ту самую обстановку, которой боишься. Вроде прививки.

— Это не помогает.

— Пойдем.

— Мне становится только хуже.

— Вставай, вставай.

— Это так жестоко, — продолжала протестовать Сьюзен. Отпустив подлокотники, она, сжав кулаки, уперлась руками в бедра. — Чертовски жестоко.

— Ты нытик.

Она уставилась в лицо Марти.

— Порой ты бываешь самой настоящей сукой.

— Да, я такая. Если бы Джоан Кроуфорд существовала на самом деле, я вызвала бы ее на бой на проволочных плечиках и просто растерзала бы ее.

Сьюзен рассмеялась, потом помотала головой и поднялась с кресла.

— Просто не могу поверить, что я сказала тебе такое. Прости меня, Марти. Я не знаю, что делала бы без тебя.

Держа плащ, пока Сьюзен продевала руки в рукава, Марти сказала:

— Будь хорошей девочкой, и, когда будем возвращаться от доктора, мы зайдем в большой китайский ресторан, возьмем с собой две бутылки «Циндао» к ленчу, а потом будем вдвоем играть в пинакль по пятьдесят центов за очко.

— Ты и так уже должна мне больше шестисот тысяч долларов.

— Так перебей мне ноги. Карточные долги нельзя востребовать по закону.

Сьюзен выключила все лампы, кроме одной, взяла с кофейного столика сумочку и пошла вместе с Марти к выходу из квартиры.

Когда они проходили через кухню, Марти обратила внимание на зловещий предмет, лежавший на разделочной доске рядом с раковиной. Это был нож-меццалуна, классический инструмент итальянской кухни, его лезвие из нержавеющей стали было изогнуто в форме полумесяца, а на каждом конце было по ручке, так что этот нож можно было быстро качать взад и вперед, нарезая продукты любым требующимся образом.