Книга Преступление и наказание - Федор Достоевский

Но когда разглядели хорошенько Катерину Ивановну, тоувидали, что она вовсе не разбилась о камень, как подумала Соня, а что кровь,обагрившая мостовую, хлынула из ее груди горлом.

– Это я знаю, видал, – бормотал чиновник Раскольникову иЛебезятникову, – это чахотка-с; хлынет этак кровь и задавит. С одною моеюродственницей, еще недавно свидетелем был, и этак стакана полтора… вдруг-с… Чтоже, однако ж, делать, сейчас помрет?

– Сюда, сюда ко мне! – умоляла Соня, – вот здесь я живу!..Вот этот дом, второй отсюда… Ко мне, поскорее, поскорее!.. – металась она ковсем. – За доктором пошлите… О господи!

Стараниями чиновника дело это уладилось, даже городовойпомогал переносить Катерину Ивановну. Внесли ее к Соне почти замертво иположили на постель. Кровотечение еще продолжалось, но она как бы начинала приходитьв себя. В комнату вошли разом, кроме Сони, Раскольников и Лебезятников,чиновник и городовой, разогнавший предварительно толпу, из которой некоторыепровожали до самых дверей. Полечка ввела, держа за руки, Колю и Леню, дрожавшихи плакавших. Сошлись и от Капернаумовых: сам он, хромой и кривой, странноговида человек с щетинистыми, торчком стоящими волосами и бакенбардами; жена его,имевшая какой-то раз навсегда испуганный вид, и несколько их детей, содеревенелыми от постоянного удивления лицами и с раскрытыми ртами. Между всеюэтою публикой появился вдруг и Свидригайлов. Раскольников с удивлениемпосмотрел на него, не понимая, откуда он явился, и не помня его в толпе.

Говорили про доктора и про священника. Чиновник хотя ишепнул Раскольникову, что, кажется, доктор теперь уже лишнее, но распорядилсяпослать. Побежал сам Капернаумов.

Между тем Катерина Ивановна отдышалась, на время кровьотошла. Она смотрела болезненным, но пристальным и проницающим взглядом набледную и трепещущую Соню, отиравшую ей платком капли пота со лба: наконец,попросила приподнять себя. Ее посадили на постели, придерживая с обеих сторон.

– Дети где? – спросила она слабым голосом. – Ты привела их,Поля? О глупые!.. Ну чего вы побежали… Ох!

Кровь еще покрывала ее иссохшие губы. Она повела кругомглазами, осматриваясь:

– Так вот ты как живешь, Соня! Ни разу-то я у тебя не была…привелось…

Она с страданием посмотрела на нее:

– Иссосали мы тебя, Соня… Поля, Леня, Коля, подите сюда… Ну,вот они, Соня, все, бери их… с рук на руки… а с меня довольно!.. Кончен бал!Г’а!.. Опустите меня, дайте хоть помереть спокойно…

Ее опустили опять на подушку.

– Что? Священника?.. Не надо… Где у вас лишний целковый?..На мне нет грехов!.. Бог и без того должен простить… Сам знает, как я страдала!..А не простит, так и не надо!..

Беспокойный бред охватывал ее более и более. Порой онавздрагивала, обводила кругом глазами, узнавала всех на минуту; но тотчас жесознание снова сменялось бредом. Она хрипло и трудно дышала, что-то как будтоклокотало в горле.

– Я говорю ему: «Ваше превосходительство!..» – выкрикивалаона, отдыхиваясь после каждого слова, – эта Амалия Людвиговна… ах! Леня, Коля!ручки в боки, скорей, скорей, глиссе-глиссе, па-де-баск! Стучи ножками… Будьграциозный ребенок.

Du hast Diamanten und Perlen…[73]

Как дальше-то? вот бы спеть…

Du hast die schönsten Augen,

Mädchen, was willst du mehr?[74]

Ну да, как не так! was willst du mehr, – выдумает же,болван!.. Ах да, вот еще:

В полдневный жар, в долине Дагестана…

Ах, как я любила… Я до обожания любила этот романс,Полечка!.. знаешь, твой отец… еще женихом певал… О, дни!.. Вот бы, вот бы намспеть! Ну как же, как же… вот я и забыла… да напомните же, как же? – Она была вчрезвычайном волнении и усиливалась приподняться. Наконец, страшным, хриплым,надрывающимся голосом она начала, вскрикивая и задыхаясь на каждом слове, свидом какого-то возраставшего испуга:

В полдневный жар!.. в долине!.. Дагестана!..

С свинцом в груди!..

Ваше превосходительство! – вдруг завопила она раздирающимвоплем и залившись слезами, – защитите сирот! Зная хлеб-соль покойного СеменаЗахарыча!.. Можно даже сказать аристократического!.. Г’а! – вздрогнула она,вдруг опамятовавшись и с каким-то ужасом всех осматривая, но тотчас узналаСоню. – Соня, Соня! – проговорила она кротко и ласково, как бы удивившись, чтовидит ее перед собой, – Соня, милая, и ты здесь?

Ее опять приподняли.

– Довольно!.. Пора!.. Прощай, горемыка!.. Уездили клячу!..Надорвала-а-сь! – крикнула отчаянно и ненавистно и грохнулась головой на подушку.

Она вновь забылась, но это последнее забытье продолжалосьнедолго. Бледно-желтое, иссохшее лицо ее закинулось навзничь назад, ротраскрылся, ноги судорожно протянулись. Она глубоко-глубоко вздохнула и умерла.

Соня упала на ее труп, обхватила ее руками и так и замерла,прильнув головой к иссохшей груди покойницы. Полечка припала к ногам матери ицеловала их, плача навзрыд. Коля и Леня, еще не поняв, что случилось, нопредчувствуя что-то очень страшное, схватили один другого обеими руками заплечики и, уставившись один в другого глазами, вдруг вместе, разом, раскрылирты и начали кричать. Оба еще были в костюмах: один в чалме, другая в ермолке сстраусовым пером.

И каким образом этот «похвальный лист» очутился вдруг напостели, подле Катерины Ивановны? Он лежал тут же, у подушки; Раскольниковвидел его.

Он отошел к окну. К нему подскочил Лебезятников.

– Умерла! – сказал Лебезятников.

– Родион Романович, имею вам два нужных словечка передать, –подошел Свидригайлов. Лебезятников тотчас же уступил место и деликатностушевался. Свидригайлов увел удивленного Раскольникова еще подальше в угол.

– Всю эту возню, то есть похороны и прочее, я беру на себя.Знаете, были бы деньги, а ведь я вам сказал, что у меня лишние. Этих двухптенцов и эту Полечку я помещу в какие-нибудь сиротские заведения получше иположу на каждого, до совершеннолетия, по тысяче пятисот рублей капиталу, чтобуж совсем Софья Семеновна была покойна. Да и ее из омута вытащу, потому хорошаядевушка, так ли? Ну-с, так вы и передайте Авдотье Романовне, что ее десятьтысяч я вот так и употребил.

– С какими же целями вы так разблаготворились? – спросилРаскольников.

– Э-эх! человек недоверчивый! – засмеялся Свидригайлов. –Ведь я сказал, что эти деньги у меня лишние. Ну, а просто, по человечеству, недопускаете, что ль? Ведь не «вошь» же была она (он ткнул пальцем в тот угол,где была усопшая), как какая-нибудь старушонка процентщица. Ну, согласитесь, ну«Лужину ли, в самом деле, жить и делать мерзости, или ей умирать?». И не помогия, так ведь «Полечка, например, туда же, по той же дороге пойдет…».