Книга Золотая лихорадка - Николай Задорнов

Барсуков решил, что на этот раз он не уступит. «Придется и мне, как Егору, к барону вернуться за рукавицами. Либо Кузнецов и вообще все уральские и тамбовские, независимо от того, слушали они проповеди на прииске или нет, а только по показателям их хозяйств, по коровам, по зерну, картошке, по шкурам зверей, а не по досье… Либо я ухожу! Уезжаю! Довольно! Поеду доживать век свой на родине, на берегах Байкала!»

ГЛАВА 27

Однажды зимой в Уральском остановился обоз. Время шло к весне, погода была ветреная. Несло сухой, крупчатый снег. Люди намерзлись.

В почтовой избе, которая стояла поодаль от селения, набилось полно народа.

Единственную комнату для проезжающих уступили женщинам. В ямщицкой также многим не досталось места. В сумерках ямщики пошли в селение искать пристанище у знакомых, а за ними побрели двое пассажиров проезжающих, оба в меховых шинелях и тяжелых ямщицких дохах.

Остальные пассажиры тоже потянулись по селению.

— В этой деревне, говорят, злые все, не пускают к себе ночевать? — спросил проезжающий в бобровой шапке.

Ему не ответили. Двое молодых офицеров, оба в меховых шинелях и ямщицких дохах, постучались в какой-то дом, зашли в другой, в третий. В самом деле, никто не соглашался пустить их на ночлег.

— Вот идите еще вон в тот высокий дом, — сказал долговязый ямщик в ватной куртке. Он оставил доху на станке и ходил с кнутом, похлопывая себя кнутовищем по валенку.

Из ворот большого дома вышла Авдотья Бормотова. Рядом с ней шел высокий паренек. Молодые люди приостановились:

— Не вы ли хозяйка этого дома?

— Я хозяйка. Здравствуйте!

— Какой милый малыш!

— Хозяйка, можно ли у вас переночевать?

— Я не пускаю! — ответила Дуня. — У меня у самой полна изба.

— Такая большая изба, а нам негде переночевать. Хозяйка, мы заплатим хорошо… Нам некуда деваться.

— Сказано вам, что нет! — погрубей ответил Сенька, взял мать за рукав, и они пошли вместе к светящемуся за сугробами огоньку в чьем-то большом доме.

— Вот положение! Да что это за люди!

— Наверное, кержаки! Боятся, что опоганим их посуду.

— Верно советовали нам, в Уральское не заезжать.

Молодые люди пошли обратно. Толпа ямщиков стояла около старого бердышовского зимовья, разговаривая с Савоськой.

— Может быть, здесь можно? — с немецким акцентом спросил проезжающий в тулупе и валенках.

— Нельзя, — ответил Савоська. — Идите к старосте.

— А где он?

— Вот в соседнем доме.

Толпа подошла к дому старосты. Вышел Николай Пак с кокардой на шапке.

— Что вам?

— Ты староста? — подступил к нему человек в бобровой шапке.

— Да, мы староста. А ты кто?

— Мы — проезжающие.

— Ступайте в избу для проезжающих.

— Там полно без нас.

У Пака высокая грудь колесом. Он в незастегнутом полушубке и в рубахе. Его широкие челюсти стиснуты, словно он ухватил зубами кусок мяса и держит его. Он спросил сквозь зубы:

— А у Авдотьи Бормотовой были?

— Были. Она гонит.

— Да, верно! Она гонит, — процедил Пак и, кажется, усмехнулся. Он надвинул на лоб шапку с кокардой и стал тереть ладонью стриженый затылок, словно старался его нагреть. — А у Кузнецовых были?

— Были. У них дедушка помирает…

— Да, верно. Дедушка заболел!

— А у тебя?

— У меня ребятишки.

— Сколько же? Не полна же изба?

— Полна.

— Ну, куда же нам? Устрой куда-нибудь. Мы согласны куда угодно.

— Ищите сами! — ответил Пак. — У меня нет.

Он куда-то пошел. Толпа, которой некуда было деваться, побрела за ним. Некоторые возмущались. Пак шел на ветер не застегнувшись, как пьяный рыбак в море.

Снег волнами бушевал вокруг него. Людям казалось, что метель разбивается о его высокую грудь и что идти за ним теплей.

Пак заглянул в зимовье Савоськи и спросил о чем-то на неизвестном языке.

— Мы его угостим! — сказал кто-то из толпы. — Как следует. Заплатим.

— Не надо ваше угощение! Я сам вас угощу! — сказал Савоська.

— Что же ты сразу не согласился, погнал нас по всей деревне, нам лучше и не надо, — сказал офицер.

— Я думал, может, где лучше найдется место, — ответил Савоська.

— Идите сюда! — крикнул военный в шинели своему отставшему товарищу. — Когда негде ночевать, то не до гигиены! И не до соблюдения правил вежливости! Пойдем, что же делать!

— Че тебе, спать негде? — спросил подошедшего Савоська.

— Да-а…

— Вот старое зимовье, никто не живет. Печку затопили, будет тепло.

— Отлично! Чего же лучше!

— Иди! — хлопнул Савоська по плечу барина в бобровой шапке. Савоська был нарочито груб и с удовольствием наблюдал, как эти сытые господа и барчата морщатся от неудовольствия, но все сносят.

Ямщики засмеялись и все вместе повалили в зимовье. Савоська зажег лампу.

Для проезжающих отвели места на нарах, а ямщики укладывали свою теплую одежду на полу. В зимовье было чисто, под потолком висели связки сушеных чебаков, несколько пластин юколы отличной, какие-то шкурки и пахло травой.

— Да тут отлично!

— Гут! — сказал немец.

На столе появилась водка, соленые огурцы и хлеб. Стали пить. С дороги всем было в охотку такое угощение. Савоська достал из-под потолка огромную пластину юколы и живо нарезал.

— Всегда тут у меня останавливаются! — сказал он, кивая на ямщиков.

— Неужели у вас нет приятелей в деревне? — обращаясь к ним же, спросил, снимая свою бобровую шапку, высокий петербуржец. — Ведь вы же все здешние?

— Как нет приятелей. Есть!

— Странная деревня. А что же вы сразу сюда не позвали?

На это никто из ямщиков не стал отвечать. Они рассуждали, как сам хозяин: приведи вас сюда сразу, вы бы нос отворотили. Мол, ни ужина горячего, ни горячей воды. А вот теперь походили по деревне и довольны. А то кричали бы: смеетесь над нами, подлецы!

— Ты что же, старик, здесь живешь? — спросил благовещенский торгаш.

— На этом зимовье? — нарочито ломая язык, переспросил Савоська.

— Да.

— Нет, у меня маленький дом есть. Я там живу.

Попивали водку. В зимовье стало жарко. Все разделись и стали укладываться. Кто-то из ямщиков уже сладко храпел. Савоська подвыпил и сказал благовещенцу, крепко взяв его за пуговицу: