Книга Кыш и Двапортфеля - Юз Алешковский

Потом мы долго просили сестру пустить нас к Тим Тимычу в неположенное время. Сестра наконец позвонила врачу, спросила, пускать или не пускать, заворчала и выдала два белых халата. Мы, путаясь в них, поднялись по лестнице на третий этаж. Я приоткрыл дверь и заглянул в восьмую палату.

Тим Тимыч лежал у самого окна и смотрел в потолок, согнув коленки и закинув руки за голову. Он похудел и побледнел, и лицо его показалось мне грустным-грустным. Петька толкнул меня сзади. Я вошёл в палату и тихо сказал:

– Тим Тимыч…

И Петька из-за моего плеча позвал:

– Тим Тимыч…

Тим Тимыч приподнялся и удивлённо посмотрел на нас. Потом он, наверно, поверил до конца, что это действительно я и Петька стоим в дверях, улыбнулся и закричал:

– Мой великий друг Вовка! Мой великий друг Петька! О! Мои дорогие оболтусы. Сюда! Сюда!

Мы подбежали к кровати и долго трясли руки Тим Тимыча. Петька левую, а я правую. Мы неожиданно застеснялись, не знали, что сказать, и вдруг Петька снова ахнул, нагнулся и выкатил из штанины бутылку пива.

– Вот, Тим Тимыч… Пивко… Чуть не разбилось…

Из-за пояса он вытащил вторую бутылку, а я достал из карманов воблу.

Тим Тимыч посмотрел на пиво и воблу, часто заморгал, закрыл глаза, потом открыл и прошептал:

– Не может быть! Это – сказка! Ущипните меня!

Мы не стали его щипать, потому что он сам в одно мгновение очистил воблу и, нюхая её, мычал от удовольствия. Он как-то сразу разрумянился, достал эмалированную кружку, открыл вилкой бутылку и мелкими глотками, закрыв глаза, стал пить пиво.

– О! – сказал он, закусывая икрой. – Я здоров. Просто захандрил немного. И аппетит у меня львиный. Скорей бы обед!

Мы с Петькой засмеялись от радости за Тим Тимыча.

– Но-но, Тим Тимыч! – вдруг сказал сосед по палате, бородатый старикан. – Не очень-то нажимай на воблу. Не забывайся, не манная каша.

– За кого меня здесь принимают? – весело спросил нас Тим Тимыч. – Это я-то жадина! Дать ему воблу и кружку пива. Вторую бутылку – на вечер.

Мы отнесли старикану воблу и пиво.

– Может, ему нельзя… и вам тоже… – сказал Петька.

– Немножко можно, – успокоил его Тим Тимыч. – Нет, мои великие друзья, я понял, что я здоров. Пора выписываться. Хватит!

– Больные, потише, – сказала нянечка, заглянув в палату. – Лишу свидания.

Мы присели на кровать.

– Вы тоже поешьте воблы, – шёпотом предложил нам Тим Тимыч.

У меня потекли слюнки, ещё секунда, и я протянул бы руку и взял бы кусочек воблы, но я небрежно сказал:

– Смотреть на неё не могу…

А Петька гордо соврал:

– У нас она дома прямо на столе валяется… Ешь – не хочу.

– Правда? – спросил Тим Тимыч, о чём-то подумав. – Что человеку надо? Побольше дружбы…

– И воблы… – сказал Петька.

– И чтобы старуха не ворчала, – добавил бородатый старикан.

– И чтобы вы были здоровы, – пожелал я.

– И чтобы все мы поехали на рыбалку, – помечтал Петька.

– И чтобы контрольные были полегче, – заключил я.

Тим Тимыч надел халат и заходил из угла в угол. Потом он сказал:

– Слушайте! Маяковский, – и прочитал наизусть стихи про то, как упала на Кузнецком мосту лошадь и людям не было её жалко, а она лежала, бедняга, и смотрела на толпу большим и печальным глазом. И про то, как поэт помог ей встать и лошадь встала и пошла. Она была рада и думала: «Я ещё жеребёнок». И ей стоило жить и работать стоило.

У меня мурашки пробежали по коже от этих стихов.

– Мои великие друзья! – сказал Тим Тимыч. – Я здесь, пока лежал, решил одну техпроблемку. Вы отнесите записи ко мне на работу. Отдайте их главному инженеру… Это поможет ускорить проектирование установок. Я выпишусь через недельку. Надо же подремонтироваться…

Мы ещё минут двадцать разговаривали, потом распрощались с Тим Тимычем, сказали, что придём через день с книжками, и спустились с лестницы, путаясь в белых халатах.

Мне захотелось есть, но Петька предложил сразу пойти и отдать записи.

Мы нашли нужный дом и зашли в конструкторское бюро. Вахтёр не пустил нас к главному инженеру. Тогда мы попросили позвать его вниз и, пока он не приходил, от нечего делать читали в вестибюле стенгазету и моральный кодекс строителя коммунизма.

– Видишь, какие тут люди? – сказал Петька. – Каждый день читают: «Каждый за всех – все за одного». А сами? Тим Тимыч больной, в больнице для них какой-то важный вопрос решил, а они? Вот тебе и все за одного!

– Да… Не дождёшься, когда они лошадь поднимут на мосту, – согласился я, и мы разозлились на сослуживцев Тим Тимыча.

Даже когда к нам подошёл очень удивлённый главный инженер, мы не поздоровались с ним, а сухо сказали:

– Тим Тимыч велел передать…

– Он ремонтируется…

Главный инженер быстро просмотрел записи и сказал:

– Прекрасно! Да, да. Талантливейшее решение.

Потом смутился и спросил:

– Э… Как его здоровье?.. Наш местком… Возможно, что-нибудь…

Но тут он достал папиросу и закурил.

Петька дёрнул меня за руку, и мы вышли на улицу.

Я стал думать о вобле, взятой без спроса, а Петька, наверно, про молочные бутылки. Потом мы разошлись по своим подъездам.

Мой отец уже пришёл с работы. Он читал газету и даже не взглянул на меня. Лицо у него было мрачное и обиженное. На моей кровати лежала записка. Поссорившись, мы всегда писали друг другу записки, до тех пор пока не помиримся. Записка была коротенькой:

Вобла отныне заперта. Не ожидал. П а п а.

Я написал на обороте:

Честное слово, отнёс в больницу Тим Тимычу. В о в а.

Мой отец прочитал ответ, но всё равно не стал со мной разговаривать. Он не умел, как я, быстро забывать всякие обиды…

Утром мне захотелось проверить, что у меня за товарищ Петька и как он отнесётся ко мне больному. Я позвонил ему по телефону и сказал слабым голосом:

– Это ты? Это я… Ох… я лежу больной-больной… Только не заразно… Совсем ноги подгибаются… Пришёл бы… Вкусненького хочется…

Петька тоже застонал в трубку:

– Ох… и я слёг… всю ночь потел… Ничего не ем… аппетит пропал. Соли во мне мало… воблочки бы… я бы сразу… ох… как лошадь поднялся…

«Ну и хитрый!» – подумал я и, стараясь не засмеяться, сказал здоровым голосом:

– Воблу от меня заперли! Понял?

Петька долго молчал, потом ответил унылым, но тоже здоровым голосом: