Книга Заговор против Гитлера. Деятельность Сопротивления в Германии. 1939-1944 - Гарольд С. Дойч

Конечно, было бы желательно, отмечали в рядах оппозиции, чтобы вообще удалось не допустить осуществления планов Гитлера совершить вторжение на севере Европы, коль скоро такое было бы возможным. Поскольку оппозиция внутри страны не может остановить его, в том числе и потому, что армия не готова оказать ей в этом поддержку, следует сделать акцент на том, чтобы продемонстрировать ему неопровержимые свидетельства готовности как союзников, так и намеченных Гитлером жертв оказать ему максимально серьезное сопротивление. В январе 1940 года убедительные свидетельства того, что Бельгия осведомлена о планах нападения и занята самыми серьезными военными приготовлениями, стали одним из важных факторов, способствовавших откладыванию реализации планов наступления на Западе. Однако Бельгия, Голландия и Люксембург, традиционно влекущие к себе завоевателей, хорошо понимали, что они слишком уязвимы для того, чтобы тешить себя иллюзиями, что их военные приготовления могут оказать сдерживающее влияние на Гитлера сверх определенного предела. В случае с Данией данные соображения проявились еще более рельефно. Но с Норвегией все получилось совсем по–другому. Само географическое положение страны создавало поистине титанические возможности для оказания сопротивления. В дополнение к этому, с учетом того, что уже на ранней стадии операции немцам пришлось бы действовать на военном театре протяженностью около двух с половиной тысяч километров вдоль норвежского побережья, англичане могли бы перехватить немцев при помощи заблаговременно оповещенного, поднятого по тревоге и направленного к берегам Норвегии своего флота. Таким образом, размещенные на германских кораблях войска не смогли бы быть доставлены в пункты назначения для высадки на побережье, если бы немецкую операцию удалось предугадать заранее либо же своевременно оповестить о ней англичан.

Аргументы Остера относительно того, какой психологической реакции со стороны Гитлера можно ожидать, казались его друзьям убедительными. Для человека, психика которого была подвижнее ртути, что проявилось особенно наглядно 25 августа 1939 года, когда в один день Гитлер дал и отменил приказ о нападении на Польшу, нетрудно изменить уже отданный им приказ об операции на том театре военных действий, который он сам же считал второстепенным. Гитлер вообще с небывалой легкостью то давал, то отменял приказы, в результате чего приказы наслаивались на контрприказы, и все это приводило не к порядку, а к беспорядку. К тому же он имел весьма специфическое, если не сказать дилетантское отношение к военно–морской проблематике, в которой мало что понимал. Даже чисто внешняя демонстрация со стороны Норвегии ее готовности оказать сопротивление планируемому вторжению могла оказаться достаточной, чтобы заставить Гитлера отказаться от своих планов. Если же Гитлер, продолжая упорствовать, добился бы проведения операции, несмотря ни на что, то неудачный ход ее с самого начала был бы достаточным для того, чтобы заставить диктатора вообще прекратить ее. Оценка Остером психологических особенностей Гитлера оказалась верной: когда в самом начале операции Гитлеру передали преувеличенные донесения о неудачах местного характера, это вызвало у диктатора чуть ли не нервный припадок, в результате которого он был близок к тому, чтобы вообще отменить намеченное вторжение.

Логика Остера противоречила общепринятым взглядам, однако он в своих действиях руководствовался благом Германии. Если бы Гитлера удалось заставить отказаться от вторжения в Скандинавию, его престиж пошатнулся бы, а с Германии было бы смыто пятно, которое в очередной раз могло бы появиться и остаться на ее репутации; таким образом увеличивался бы и стимул бороться за новую Германию. Если бы вместо этого Гитлер привел свои планы в исполнение и отступил бы лишь после более или менее значительного поражения, это привело бы к всплеску разочарования в обществе и ощущению национального позора. В результате тот психологический подъем, который наблюдался в войсках после победы в Польше, сошел бы на нет, армия ощутила бы свое унижение и у нее возникло бы желание восстановить свою репутацию и права в целом, и, таким образом, перспективы переворота сделались бы более радужными. Отступление из Норвегии привело бы к меньшим жертвам, чем война там до победного конца; и в любом случае количество жертв было бы неисчислимо меньше, чем при затяжной войне.

С самого начала, как стало известно о планах высадки в Скандинавии, Остер и его коллеги лелеяли надежду, что «демонстрации» в этих районах английского флота будет достаточно для того, чтобы показать Гитлеру, что путь в Норвегию закрыт. Для того чтобы осуществить передвижение английского флота в восточном направлении в психологически подходящий для этого момент, нужно было, конечно, своевременно оповестить англичан, и Остер сделал все от него зависящее, чтобы нужная информация была срочно передана по соответствующим каналам. 2 апреля 1940 года у Остера еще не было четкой и точной информации. Однако он испытывал «глубокое ощущение», что акция в Скандинавии, судя по всему, состоится 15 апреля, а через три–четыре дня вслед за этим начнется общее наступление на Западе.

Ясность наступила 3 апреля 1940 года[194]

О том, каково было направление мыслей Остера и его соратников, видно из замечания, сделанного на этот счет Лидигу, которого заверили в том, что «люди в Лондоне, как только что–нибудь узнают», сделают все возможное, чтобы сорвать планы Гитлера.

Чтобы иметь двойную гарантию того, что предупреждения достигнут адресата и англичане действительно «что–нибудь узнают», Остер направил два предупреждения, которые, к чему он имел все основания полагать, должны были быстро прийти по назначению. Одно было направлено в Ватикан в ходе предпринятого с необходимыми предосторожностями телефонного разговора Йозефа Мюллера с монсеньором Шёнхоффером.

Другое предупреждение Остер передал через своего друга Саса во второй половине или вечером того же дня – 3 апреля 1940 года.

В ходе предшествующих месяцев Остер с неизменной регулярностью информировал голландского военного атташе в Берлине о той чехарде приказов о наступлении и их отмене, которая исходила от Гитлера. Всю информацию о новых датах наступления, их отмене и назначении новых Остер скрупулезно сообщал Сасу. С аналогичной аккуратностью и добросовестностью Сас передавал эту информацию своему бельгийскому коллеге полковнику Готалсу, из донесений которого мы можем судить о том, что именно узнавали оба эти офицера и о чем они информировали свое руководство в Гааге и Брюсселе. Для все трех участников этого процесса он был крайне напряженным, изматывающим и связанным со многими разочарованиями. Это хорошо иллюстрирует то, как бельгийский военный атташе оценивал источник получаемой информации и как эта оценка со временем менялась. Если вначале говорилось, что это «немецкий друг голландского военного атташе, занимающий высокий пост», то затем эта оценка была понижена до уровня «обычный информатор», а затем информация и вовсе передавалась под рубрикой «текущая информация». Добросовестный и добропорядочный Готалс, у которого были прекрасные отношения с Сасом, какое–то время относился к информации своего друга с большим доверием. Однако в связи с тем, что она постоянно оказывалась «ложной тревогой», он стал постепенно относиться к ней все более и более скептически, пока окончательно в ней не разочаровался. Вместе с тем, хотя информация и начала приводить его в полное замешательство, он по–прежнему добросовестно передавал в Брюссель все, что Сас приносил от Остера, однако время от времени делал такие пометки, как: «Передается с обычными оговорками» или «Информатор уже высказывал подобные убеждения и указывал время, но события эту информацию не подтвердили».