Книга Кровь Люцифера - Ребекка Кантрелл

— Я сомневаюсь, что орден позволит тебе дальнейшее общение с ним.

Элизабет рассмеялась.

— Я не их раба и не крепостная. Я буду приходить и уходить, когда мне вздумается.

— Значит, ты покинешь орден? — Корца сглотнул. — А как же я?

— Я не могу оставаться связанной с Церковью. Ты должен знать это лучше, чем кто бы то ни было. Так что пока ты остаешься здесь, мы никогда не сможем быть вместе.

— Тогда вскоре нам придется попрощаться, — промолвил Рун и коснулся ее локтя, прося ее помедлить. Элизабет повернулась к нему. — Я получил разрешение уйти в Затворничество, начать свой срок уединения и размышлений в святилище ордена.

Она хотела поглумиться над ним, высмеять его за то, что он отворачивается от мира, но после того как в его голосе прозвучала такая искренняя радость, Элизабет смогла лишь грустно посмотреть на него.

— Тогда ступай, Рун, и найди покой.

1 7 часов 06 минут

Корца спускался через залы Святилища, испытывая тихую радость, готовый наконец отринуть мирские тревоги. Он шел один, звук его шагов эхом отдавался в обширных комнатах и переходах. Своим острым слухом он различал вдали шепот молитв, отмечающих начало вечерни.

Он спускался все глубже, на те уровни, где затихал даже этот шепот.

Солнечный мир наверху ничего больше не мог дать ему. Прежде чем кардинал Бернард направил его в Масаду на поиски Кровавого Евангелия, Рун был готов начать жизнь Затворника в Святилище. И сейчас он чувствовал себя еще более усталым, нежели тогда.

Время пришло.

Отныне его небом будут высокие своды Святилища. Он погрузится в медитацию, и священники-сангвинисты будут приносить ему вино, как некогда он сам приносил другим. Он сможет отдохнуть здесь, в лоне церкви, которая и прежде хранила его так много лет. Его роль как Рыцаря Христова была окончена, и ему не нужно служить Церкви в этом качестве и дальше. Он свободен от своих обязанностей.

Входя в обитель Затворников, Рун склонил голову. Здесь нашли покой его братья и сестры по ордену, стоя в нишах или лежа на холодном камне, отринув потребности плоти ради вечных раздумий и созерцания. Здесь, внизу, ему была отведена келья, где в течение целого года он должен будет прожить, не вымолвив ни слова, лишь вознося безмолвные молитвы.

Но сначала Корца остановился и зажег свечу перед изображением святого-покровителя, одним из сотен чтимых изображений, которые можно найти по всему Святилище. Рун преклонил колени, когда огонек свечи озарил черты облаченной в сутану фигуры, стоящей под деревом — на ветвях дерева, как и на плечах святого сидели птицы. Святой Франциск Ассизский. Рун склонил голову, вспоминая Гуго де Пейна и самопожертвование, которое тот совершил, дабы спасти их и многих других.

Этим утром в аэропорту Корца попрощался с Эрин и Джорданом — они улетали обратно в Штаты, навстречу счастливой жизни. Хорошо, что они остались живы, хватит уже геройских смертей. Хотя отшельник вышел из рядов ордена, Рун намеревался почтить его, хотя бы таким образом.

«Спасибо, друг мой».

Он прикрыл глаза и зашевелил губами, безмолвно шепча молитву. Через долгое время, когда вечерня уже давно окончилась, его плеча коснулась рука — легкая, точно крыло бабочки.

Корца повернулся и увидел перед собой высокого человека в простой рясе. Удивленный этим визитом, он еще ниже склонил голову и прошептал, узнав Воскрешенного, первого из их ордена:

— Вы оказываете мне честь.

— Выпрямись, — произнес Лазарь голосом, хриплым от долгого безмолвия.

Рун повиновался, но так и не поднял взгляда.

— Почему ты здесь, сын мой? — спросил Лазарь.

Корца жестом указал на безмолвные фигуры поодаль —покрытые пылью, недвижные, точно статуи.

— Я пришел сюда, чтобы разделить с ними покой Святилища.

— Ты отдал ордену все, — сказал Лазарь. — Твою жизнь, твою душу и твою службу. Неужели теперь ты отдашь ему и остаток дней своих?

— Отдам. Я охотно отдал все это для высшего блага. Я существую лишь для того, чтобы служить Ему с открытым сердцем.

— И все же ты пришел к этой жизни через ложь. Ты не был предназначен к такому служению. Ты мог пойти иным путем — и все еще можешь это сделать.

Рун вскинул голову, слыша в голосе собеседника не обвинение, но одну только скорбь. Он не понимал этого. Лазарь повернулся и пошел прочь, поманив Корцу за собою.

Они шагали мимо недвижных силуэтов монахинь и священников, которые сошли сюда, взыскуя отдыха от мира.

— Разве я не достаточно заплатил за свои грехи? — спросил Рун, боясь, что ему откажут в этом покое.

— Ты не совершал грехов, — ответил Лазарь. — Грех был совершен против тебя.

Корца шел за высокой мрачной фигурой, и разум его лихорадочно перебирал грехи, совершенные за долгую жизнь им самим — и те, что были совершены против него. И все же понимание медлило прийти к нему.

Лазарь вел его все глубже, в темные залы, где Затворники, облаченные в древние одеяния, стояли, опустив головы или запрокинув их к потолку. Рун слышал об этой части Святилища, куда уходили те, кто искал не просто вечной медитации, но также отпущения, раздумий над тяжестью грехов — чужих и своих собственных.

Он озирался по сторонам, видя повсюду лица, на которых лежала печать скорби и смирения.

«Зачем меня привели сюда?»

И вот Лазарь остановился перед фигурой священника, который стоял, поникнув главой. Он был одет в простую бурую рясу, такую же, какую Рун носил давным-давно, в своей смертной жизни. И даже не видя его лица, Корца почувствовал в нем нечто знакомое.

«Должно быть, это один из моих братьев из тех давних времен, тоже ушедший от мира ради созерцания».

Лазарь наклонился поближе к священнику и что-то прошептал, сдувая пыль с уха Затворника.

Наконец тот поднял голову — и Рун увидел лицо, которое преследовало его в кошмарах более четырех сотен лет. Он качнулся назад, словно от сильного удара.

«Не может быть...»

Корца окинул взглядом длинные темные волосы, высокий бледный лоб, полные губы. Он помнил, как эти губы приникли к его горлу, как эти зубы вонзились в его плоть. Он и сейчас словно бы чувствовал кровь этого человека у себя во рту. Его тело помнило это блаженство. Они до сих пор были связаны — связаны кровью.

Это был тот самый стригой, который напал на Руна, пришедшего к могиле сестры, и вырвал из его тела душу, положив конец его смертной жизни. Корца думал, что этого монстра убили еще тогда. Он помнил, как стражи-сангвинисты, верные Бернарду, уволакивали эту тварь прочь.

Но ныне этот монстр был облачен в одеяния ордена.

Священник открыл глаза и посмотрел на Руна с величайшим состраданием и нежностью. Затем коснулся шеи Корцы сбоку, там, где его зубы некогда впились в плоть, и на мгновение задержал пальцы на этой незримой ране.