Книга Умереть и воскреснуть, или Последний и-чу - Леонид Смирнов

Мой «дыродел» ответил от живота — стрельба на авось, но, глядишь, побоятся связываться с пулеметчиком и отстанут. Не отстали, хотя ружейные выстрелы теперь гремели реже. Стрелков я так и не засек, а потому тратить патроны смысла не было. Но и невидимые мне стрелки мазали — лодку то и дело швыряло в стороны, сбивая прицел.

— Не бойся! — кричал я Насте, перекрывая рев воды и грохот выстрелов. — Проскочим!

Затем пальба прекратилась совсем. Я было подумал: неужто ушли? А дальше… дальше русло сужалось втрое и делало крутой поворот. Над рекой навис скальный утес — лучше позиции не придумаешь. Я понял это саженей за сто до горловины, попытался отгрести к берегу — куда там! Течение настолько ускорилось, что мне не хватило сил его перебороть.

Нападавшие поставили на утесе пулемет. Когда лодка была в пятидесяти саженях, ударил станковый «трофимыч». Пулеметчик открыл огонь с изрядным упреждением. Еще немного — и река вынесет лодку в зону досягаемости. Тогда суденышко накроет огненный ковер.

Настя перестала вычерпывать воду и прижала к груди совершенно вымокшую Аньку.

— Ложись! — крикнул я.

— Прощай, — словно не слыша меня, прошептала жена и скорчилась у задней банки.

«Трофимыч» строчил и строчил, словно в него заправили бесконечную ленту. Пули прошивали воду впереди по курсу лодки, рикошетили от торчащих у берега камней. Я не отстреливался — греб изо всех сил, пытаясь ускорить и без того стремительное движение по-над кипящими струями воды. Зона поражения была все ближе. И вот первые пули вонзились в нашу несчастную лодку, лишь по счастливой случайности не задев нас самих.

Я бросил весла, кинулся назад, чтобы закрыть собой моих девочек. Тут-то меня и зацепило — пуля ударила в лопатку кузнечным молотом. Я потерял сознание.

Когда очнулся, лодку уже вынесло из «ворот» на речной простор. Пропали оглаженные водой каменные зубья, пенные буруны. Плыть бы нам да плыть — до самой Колдобы. Одна беда: нашу прошитую пулями посудину заливала вода. Еще несколько мгновений — и идти нам на дно. Будь я невредим, мы наверняка бы спаслись. Но моя левая рука висела как плеть, я потерял много крови и ослабел, несмотря на самозаговоры: они перестали работать. Мы были в промокшей, тяжелой одежке и смертельно устали. Сам бы я как-нибудь выплыл и с одной «ластой», но Настю и Аньку буксировать уже не мог. Поэтому я обнял плачущую Настю здоровой рукой, шепнул:

— Это не больно.

Мы погружались в волны. Вода почти сровнялась с бортами. Каким-то чудом лодка еще была на плаву, продолжая плыть по течению.

И вдруг кто-то огромный, страшный подхватил нашу дырявую, готовую пойти на дно посудину могучими когтистыми лапами и поднял в воздух. Не обращая внимания на выстрелы «охотников за скальпами», он дотянул до обрывистого левого берега, перевалил через поросший вековыми елями гребень и тяжело опустился на заросшую березняком вырубку.

Нас спас от смерти песчаный дракон. Отпустив превратившуюся в решето лодку, он демонстративно поскреб когтями землю, так что в стороны полетели брошенные дровосеками бревна и сухие ветки. Видно, их кто-то испугал — в Сибири не принято впустую валить лес.

— Откуда ты взялся? — выдохнул я. (Похоже, весь наш перелет я не дышал.) Вместо благодарности я задал вопрос. Впрочем, дракон и не надеялся услышать от меня теплые слова.

— Пролетал по своим делам, — буркнул прожорливый пустынный хищник, каким-то немыслимым ураганом занесенный в наши края. — Вдруг чую: мокрой шерстью завоняло. Пришлось сделать крючок.

Жутковатая манера дракона говорить брюхом произвела на Настю должное впечатление: она с удивлением и испугом глядела на его наглухо закупоренную пасть, даже ненадолго позабыв о дочке. А ведь Аньке очень не нравилась мокрень, в которую превратились пеленки и распашонка.

Дракон скорчил легкую меланхолическую гримасу, став похожим на избалованного всеобщим вниманием гигантского пса, и произнес:

— Моченые яблоки — знаю, моченый папоротник — тоже. Теперь пришло время отведать моченых и-чу.

Дракон шутил, но Настя этого не знала и инстинктивно прижала к промокшей груди полураскутанную Аньку. Та взвыла в знак протеста. Я укоризненно покачал головой, и дракон решил сделать хорошую мину при плохой игре.

— Впрочем, сегодня не с руки — спешу, — объявил он. — Как-нибудь в другой раз…

Я принялся собирать дрова для костра, а потом без трута и кресал разжег огонь — моя «Зиппо» не подвела. Маленькие огоньки вяло закопошились в сухом мхе и кусочках коры, хилый дымок шевелил хвостиком. Верно, пламя искало подходящую струю воздуха, но потом вошло во вкус и принялось облизывать построенный мною шалашик из тонких веточек.

Разведя огонь, я присмотрелся к дракону. Черт подери! Крылья его стали больше, по краю начали обрастать перьями, плечи раздались, а летучая пара лап заметно обросла мышцами. И крылья его теперь могли не только вибрировать. Дракон научился махать ими по-птичьи и даже планировать. Зато рачий хвост заметно утончился. На конце его больше не было «веревки» с шипами — он стал единым целым и постепенно сужался к кончику. С его помощью дракон менял направление полета.

— Ты ли это? — подивился я. — Песчаным тебя больше не назовешь. Как есть летун. Переселился на пажити небесные?

— Хочешь жить — умей вертеться. Пустынщиков выкосила моровая язва — суслики, верно, принесли. С голоду я, конечно, не помер, но пробавляться джейранами и сайгаками ниже моего достоинства. На севере полным-полно разной живности, а охотников не осталось — вот где раздолье. Я и перебрался к вам… А новая дичь требует новой сноровки.

— То есть ты теперь и-чу замещаешь?

— Свято место пусто не бывает.

Я так и не узнал, как его зовут. Свое подлинное имя дракон не выдаст никому на свете — это все равно что в разгаре яростной сечи сорвать с себя броневые доспехи.

Он ведь живет в магическом, а не в логическом мире, как мы, и-чу. Придумывать же себе кличку дракон не захотел.

Передохнув, дракон пожелал нам ни пуха ни пера и улетел, оставив нас обсыхать.

Настя перво-наперво раскутала и докрасна растерла Аньку, затем высушила над костром бинты и по всем правилам перевязала меня, так что я наполовину превратился в запеленатую мумию древних египтян.

Я долго приводил в порядок свой «дыродел»: разобрал, сушил и смазывал детали — одной-то рукой совсем не сподручно. Затем я приладил пулемет на поваленном стволе и еще дольше ждал оказии. Промахнуться не имел права — нам позарез нужна была горячая пища. А вязать и ставить силки было некогда.

Первым же выстрелом я сбил с еловой верхушки нагулявшего жирок тетерева — падая, он пересчитал десяток пушистых, усыпанных шишками веток. Настя сбегала за тушкой.

Смеркалось. Вдвоем мы натаскали лапника к подножию огромной сосны с узловатым, ветвистым стволом. Общими усилиями соорудили себе лежбище, и вскоре Настя уснула в обнимку с Анькой. А я полночи прислушивался к лесным звукам — шороху ветвей, мышиному писку и совиному уханью. Мерещились чьи-то шаги, я приподнимал голову, вслушивался, всматривался, внюхивался — ничего.