Книга Харбинский экспресс - Андрей Орлов

Но Павел Романович не стал ничего передавать ротмистру. Когда принесли воду, заново обработал рану. А потом подал особенное питье в чашке — чуть-чуть, на полпальца.

Агранцев хлебнул, чуть закашлялся. Потом заметил:

— А водица-то маком отдает.

— Пейте уж, — ответил Дохтуров.

Вахмистр, стоявший за спиной Агранцева, быстро перекрестился.

Когда ротмистр задремал, Дохтуров поманил жандармского унтера.

— Пойдемте, — шепотом сказал он. — Проведем небольшую рекогносцировку. А вас, Анна Николаевна, очень прошу здесь побыть. Приглядите за раненым.

Выбрались из погреба.

— Как думаете, — спроси Ребров, — сколько ему осталось?

— Сутки. Много — двое.

— Плохо. Лучше бы уж быстрее отмучился. А так и сам не жилец, и нас за собою утянет.

— Что вы предлагаете?

— А то, — ответил вахмистр, — оставим его китаезам. Они и маком попоют, чтобы не мучился. Отойдет их благородие гладко, без терзаний. А после похоронют его по-людски. Я их знаю, им доверять можно.

— Бросить раненого — гнусность, — ответил Павел Романович. — Но вас никто не неволит. Можете уходить.

Вахмистр проворочал что-то под нос.

Дохтуров немного побродил по двору. Наткнулся взглядом на кривоватую лесенку. Подхватил, приставил к стене фанзы и легко вскарабкался наверх.

Отсюда были видны крыши дальних строений. Но и только.

Павел Романович перетащил лесенку, укрепил возле старой лиственницы и минуту спустя очутился на семисаженной высоте. Теперь Цицикар оказался как на ладони.

День клонился к вечеру, солнце жарко ворочалось в дымке. Вдали остро блеснули две нити — это пополуденный свет отражался в отполированной стали рельсов. Правее виднелось желто-белое здание вокзала, похожее на пасхальный кулич. Вокруг него происходило что-то странное: земля и откосы железнодорожной насыпи колебались и перекатывались, точно водяная поверхность. Павел Романович подумал сперва, что это оптический обман зрения. Но, присмотревшись, разобрал: окрест путей шевелились и перебегали человеческие фигурки. По всему — бойцы батальона имени Парижской коммуны занимали позиции перед прибытием литерного.

Правда, их было как-то уж чересчур много.

* * *

— Ну, доктор, что угодно можете просить! Все исполню. Да куда там просить — требовать можете!

Атаман Семин — еще вполне молодой человек, выглядевший, правда, сильно усталым, в заломленной набок папахе и с вислыми казацкими усами — стиснул Павлу Романовичу плечи и шагнул назад, словно любуясь.

Двое адъютантов его столь же масляно поглядели на Павла Романовича. А вокруг собралась изрядная толпа горожан, сдерживаемых казаками конвоя. Были шум, крики и всеобщее ликование. И получалось, что центром этого маленького столпотворения сейчас оказался именно Дохтуров.

Павел Романович молчал. Он чувствовал себя странно: было приятно и в то же время как-то неловко.

Атаман истолковал паузу по-своему.

— Хотя, конечно, дела после, — сказал он. — Надобно прежде победу отметить. Матвей, распорядись!

Один из адъютантов ввинтился в толпу и исчез.

— А мы покуда переждем, отдохнем, — продолжил атаман. — Чай, заслужили.

Конвой потеснил экзальтированных цицикарцев, и Павел Романович в сопровождении вооруженных людей отправился на вокзал, где в помещении ресторации обосновался ныне временный атаманский штаб.

Столы были сдвинуты к стенам, так что получилось большое свободное пространство. Его немедленно и занял конвой, а Павел Романович вместе с атаманом и вторым адъютантом прошли в отдельное помещение, очень, кстати, уютное. Должно быть, недавно здесь располагался кабинет управляющего.

— Славно, — сказал атаман, оглядевшись. — Не поверите, вторые сутки в седле. Будто закаменел.

Он устроился в кресле, достал портсигар, жестом предложил Павлу Романовичу.

— Нет? Ну как хотите. — Атаман закурил, с удовольствием выдохнул дым.

— Надумали?

— Нет, не надумал.

— Жаль. — Атаман пригладил рукой изрядно поредевшую шевелюру. — У меня в отряде вам бы работы достало.

Семин произносил почти слово в слово недавние доводы Вербицкого. Только, разумеется, знать он этого не мог.

— Прошу простить, но принять предложение никак не могу, — сказал Павел Романович. — А вот обещанием вашим, пожалуй, воспользуюсь.

Трудно поверить, но разговор происходил всего лишь спустя четыре часа после того, как Павел Романович высадился с импровизированного наблюдательного пункта на старой лиственнице. Последующие двести сорок минут вобрали в себя необыкновенно много событий. Пожалуй, столько обыкновенная жизнь обыкновенного человека не вместит и за год.

Впрочем, оно бы и слава Богу.

А тогда, разглядев сверху залегшие у насыпи красные цепи, Павел Романович понял, что шансов у литерного поезда никаких. Не требовалось быть военным специалистом, чтобы прийти к такому заключению. Дело в том, что, прежде чем подойти к станции, любой прибывавший поезд должен был миновать мост — совсем невеликий, в одну ферму. Располагался он на подходе, в двух верстах. И очень легко становился клапаном, заграждающим путь к отступлению: стоило обрушить несколько конструкций — и мост станет непроходим. Коммунары наверняка это сообразили: Дохтуров видел копошившиеся возле моста фигурки. А чуть позже разглядел и притаившуюся в проходе между пакгаузами пушку.

Словом, план красных был ясен: дождаться, когда поезд проследует входной семафор, обрушить мост, заперев состав с тыла, и без особых проблем захватить, для верности дав несколько орудийных залпов над головами. Впрочем, могли ударить и прямо — по вагонам конвоя.

Павел Романович глянул вниз — вахмистра там не было. Сквозь тощую лиственничную хвою двор фанзы просматривался великолепно, однако Реброва нигде не было видно.

Спустившись, Дохтуров обнаружил, что отсутствует не только Ребров, но и второй карабин. Забрав свой (хорошо, хоть его оставил вахмистр), Павел Романович вернулся к фанзе, на ходу размышляя о собственной перспективе. Возможностей имелось не много.

Можно попробовать отсидеться в фанзе, вручив жизнь заботам китайцев. Но без вахмистра на них уже нельзя положиться.

Можно поспешить ко входному семафору, чтобы попытать судьбу и все-таки предупредить литерный. Прямо сказать: сей вариант был весьма героическим, но не слишком реальным.

Имелась, впрочем, и третья возможность.

Павел Романович спустился в погреб. Воздух здесь стал как будто чище. Удивившись про себя этому обстоятельству, он наклонился над раненым. Ротмистр был в забытьи, и жар у него определенно усилился — с этой стороны, увы, никаких приятных сюрпризов.