Книга Собрание сочинений. Том 1. Разнотык. Рассказы и фельетоны (1914–1924) - Михаил Михайлович Зощенко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Слесарь Иван Петрович снова свалился на подушку и моментально захрапел.
Живой труп. Истинное происшествие
Странная история произошла с одним рабочим. До того странная эта история, что, узнавши ее, половина наших подписчиков, наверное, бросит пить.
Но не робей, дорогой подписчик! Бросить пить — это не так страшно. Автор, например, пивший в свое время все, кроме керосина, тоже бросил эту вредную привычку. И ничего. Жить можно.
А рассказывал эту странную историю сам виновник — рабочий одной из ленинградских фабрик. Фамилию свою он просил не печатать. Стесняюсь, говорит. Ну, что ж — фамилию печатать не будем. А для красоты рассказа назовем его хотя бы Федя Жуков.
— Я пива теперь не пью, — сказал Федя Жуков. — Душа не принимает. Хотя ученые профессора и говорят, будто пиво очень даже полезно для организма и будто даже от него толстеет организм, но я с этим не считаюсь.
Конечно, ученый профессор выкушает стаканчик пива в обед да полстаканчика в ужин — ему и полезно, его организм и толстеет. А кто стаканами не считается, тому хуже пива нет ничего.
А я, например, от пива в обморок падаю. И делаюсь все равно как покойник. Дыханье даже у меня прерывается.
А раз в субботу пошли ребята пить. Пошел и я.
Пили, пили. Только вдруг, после пятой, я ужасно окосел и сижу на стуле белый, скучаю. Ребята, конечно, просят:
— Федя, Федя...
А ихний Федя рот раскрыл и не отзывается.
Извинились ребята перед народом за слабость организма, взяли меня под руки и отвезли домой.
Положили дома на кровать, а на кровати мне хуже.
Женка чересчур испугалась, обтирает мне кожу мокрыми тряпками, а я сомлел и лежу что статуя.
Женка пальто накинула и к врачу.
Коммунальный врач приходит. Осмотрел меня и говорит:
— Что-то, — говорит, — у него в организме от пива заскочило. Кишка, может, на кишку зашла. Везите его в больницу. Там разберут.
Ну, отвезли меня в больницу.
А дальше я ничего не помню. Как стена железная опустилась передо мной.
Только просыпаюсь я от холода и голода.
Проснулся. Кругом темно.
Почему, думаю, темно? За какое самое это темно? Что, думаю, за пустяки? Где ж это я такое?
Сел. Смотрю: сижу на досках голый, а на ноге номерок 17. А кругом не то больные свалены, не то не поймешь что, не то покойники.
До чего я сомлел, до чего испугался! Где ж это я, думаю? За какое это самое номерок-то у меня на ноге? Или, думаю, я скончался. Или, думаю, врачи обмишурились. Или, думаю, я от пива в обморок свалился, а меня за покойника приняли.
Ах, думаю, да! Ах, думаю, ну!
Хочу спичку чиркануть, осмотреться. Хлопс за карман. А кармана нету — одна нога голая. Хлопс за гимнастерку — живот голый.
Человек я, конечно, очень храбрейший, отчаянный даже, а тут, ничего не скажу, оробел. И сижу на досках голый.
Только вдруг слышу — возле двери в коридоре кто-то ногами чиркает. И после берется за ручку и открывает дверь.
Ах, чего, думаю, мне делать? Может, это сторож идет. Не испугать бы мне его. Тоже в темноте встанешь или крикнешь — помрет с перепугу. Ах, чего мне, думаю, делать?
А дверь сию минуту открылась, и входит сторож. С небольшой такой седоватой бородкой, в картузе.
Ах, чего, думаю, мне делать? И сам, чтоб не испугать напрасно гражданина, не двигаюсь и не кричу и руками не машу, а только тихонечко через губы «тс» делаю.
А сторож как услышит «тс», как завизжит собакой, как свалится на корячки собакой, как попрет к двери.
Ах, думаю, ну! Испугал человека. Теперь, думаю, безразлично.
— Стой, — кричу, — братишка! Не пугайся! Это я — Федя!
Выбежал я за сторожем, бегу — номерок по ноге хлопает. А сторож оглянулся назад — как припустит теку.
Бегим по коридору — народ с перепугу мухами валится. А мне хоть бы что.
Добежал я до какой-то комнаты. Свалился.
— Братцы, — говорю, — это я — Федя Жуков! Живой...
Положили меня на кровать, вина стали давать. А я вина не принимаю.
— Нету, — говорю, — будет. Не пью и в рот хмельного не беру.
Так и бросил пить.
А сторож — ничего, отдышался. И даже приходил меня смотреть. Даже мы с ним подружились и выпили по бутылочке портера.
Подшефное село «Смехача»
Какой-нибудь простодушный подписчик, наверное, думает, что у «Смехача» есть парочка подшефных деревушек или небольшой подшефный уездный городишко.
Увы, уважаемый подписчик, — нету.
И рады бы, да нету. Даже перед розничным покупателем признаться совестно, но нету. Не соврем.
Ты войди в наше пиковое положение, дорогой подписчик. Маленькую деревушку в подшефные возьмешь — неловко при нашем положении. Большую возьмешь — по карману хлопнет. Боялись мы, думали: мужички как поднапрут, как насядут — одному — штаны, другому — портки, третьему— брюки... И потекут соки-денежки... Не жалко, конечно, но нам журнал нужно делать.
Оттого и не брали подшефников, — расходов пугались. Так и жили кое-как, перебивались.
Ну, а на днях развернули мы газетку «Трудовой день». Батюшки-светы! Есть, видим, село, которое нам по карману. Село это — Безлюдовка Шабикинской волости Белгородского уезда.
Это маленькое, но симпатичное село расположено в нескольких верстах от Белгорода. Чудная природа, лес, речонка — все крайне симпатично и нам нравится. А главное, село это — неприхотливое и нетребовательное. К тому же оно недовольно своими старыми шефами — какой-то там госмельницей (бывш. Токарева). И не только недовольно, а и ругает их на чем свет стоит и называет «липовыми шефами».
Дед Трохим из этого села так и пишет, так и валяет черным по белому:
Липовый шеф... Этот шеф и пальцем не ударил, чтобы поставить столб, на котором был подвешен электрический провод, освещавший электричеством школу...
Батюшки-светы! Всего и разговору, что один столб! Братцы, дорогие безлюдовцы! «Смехач» согласен взять вас в подшефные!
Отступись, госмельница, если не можешь исполнять своего назначения.
Отступись, госмельница, честью просим.
Отдай нам Безлюдовку!
Разговоры
Летчик
...Я, братишка, конечно, испужался ужасно. Остолбенел прямо-таки. А тут еще аппарат накренился набок и, гляжу, падает. Ну, думаю, погиб я... Ухватился рукой за раму и как
