Книга Я пытаюсь восстановить черты - Антонина Пирожкова

В Ленинграде жила и Татьяна Викторовна Смирнова, бывшая актриса ленинградского кукольного театра, с которой я познакомилась на даче у Дмитрия Николаевича Журавлева. Когда я туда пришла и Журавлев представил ей меня, она упала передо мной на колени и стала целовать мне руки. Я была очень смущена. Свою любовь к Бабелю она выразила так эмоционально, как еще никто этого не делал. Татьяна Викторовна жила в Доме ветеранов сцены имени Савиной вместе со своей подругой, такой же пенсионеркой. Ее родной брат Юрий Викторович Смирнов был сотрудником Русского музея.

В один из моих приездов в Ленинград Юрий Викторович пригласил меня в музей, чтобы показать его запасник, помещавшийся на чердаке и состоящий из нескольких комнат. В первой комнате сотрудники музея устроили вкусный чай с пирожными, а затем Юрий Викторович повел меня в запасники. Там было вывешено, а больше сложено множество картин, особенно портретов царской семьи многих поколений. В советские времена эти картины никогда не вывешивались в залах. Там же хранилась та часть картин, которые время от времени вывешивались для обозрения, а потом заменялись другими.

Картин было очень много, я уже устала их смотреть, но Юрий Викторович был неумолим; он повел меня в другие комнаты, где на столах было разложено большое количество миниатюр. Миниатюрные портреты были великолепного исполнения, от них нельзя было оторваться. Юрий Викторович, влюбленный в свое богатство, тащил меня в новые и новые помещения, картины в которых ну просто грех было не посмотреть. Я почти не держалась на ногах, но все еще оставались картины, которые я не досмотрела. После более чем трехчасового осмотра впечатление от всего увиденного было огромным, и я запомнила этот день на всю жизнь. Когда мы вернулись в комнату, где пили чай, и я могла наконец сесть, сотрудники музея были заняты — готовилась выставка картин художника Кипренского.

В другой свой приезд в Ленинград мне захотелось съездить в Михайловское, в Дом-музей А. С. Пушкина. Когда, еще в Москве, я рассказала о своем желании В. А. Мильман, она тоже захотела поехать. Позже к нам присоединился писатель Семен Григорьевич Гехт. Условились, что когда я выберу время для поездки в Псков, а оттуда в Михайловское, я дам им знать, и они приедут в Ленинград.

Семен Григорьевич Гехт

При моей жизни с Бабелем я была только знакома с Гехтом, слышала рассказы Бабеля об их встречах в Одессе, но никогда с ним не разговаривала. Уже после войны ко мне неожиданно и без предварительного звонка по телефону пришел Гехт. Истощенный, бедно одетый человек, которого я не сразу узнала. Он назвался и рассказал, что был арестован, работал в лагере, сейчас освобожден, живет в Рязани (кажется), работает уборщиком в городском саду.

В Москве ему жить не разрешили, и даже приезжать было опасно: за квартирой, где живет его жена, возможно, следят сотрудники НКВД, да и соседи могли донести. Но ему так хотелось узнать хоть что-нибудь о судьбе Бабеля, что он решился приехать. Я его накормила, напоила чаем; он рассказывал о своей работе в лагере на лесоповале. С тех пор время от времени он с опаской приезжал к нам, чтобы поговорить о Бабеле. В то время о его судьбе я ничего ему сообщить не могла, кроме того, что каждый год отвечали в НКВД на мой запрос: «Жив, содержится в лагере».

После смерти Сталина и реабилитации Гехт мог жить в Москве. Один раз я была у него в гостях. Он с Верой Михайловной жил на Кировской улице, почти рядом со знаменитым чайным китайским магазином, во дворе. У них была комната в коммунальной квартире, очень бедно обставленная. Вера Михайловна была очень скромной женщиной, без больших запросов. Она была сестрой жены поэта Николая Асеева.

Семен Григорьевич любил пешком гулять по Москве, придумывая интересные маршруты, но мне тогда гулять было некогда. Он говорил, что во время прогулок обдумывает свои рассказы. Однажды он сказал, что решил пройти по берегу Москвы-реки в пределах всего города. Так как мы жили недалеко от Москвы-реки, я просила его, когда он окажется недалеко от нашего дома, зайти к нам отдохнуть и пообедать. Вера Михайловна летом часто уезжала на дачу к своей сестре, помогала ей ухаживать за огородом и садом. Без жены Семен Григорьевич готовил еду сам, но эти его обеды были обычно очень примитивные.

Мы много разговаривали с ним о Бабеле, и я попросила его написать воспоминания о нем. Через какое-то время Гехт пришел к нам и сказал: «Как хорошо, что Вы меня заставили писать воспоминания, у меня благодаря Вам получается целая серия рассказов-воспоминаний, и я придумал им название — «Советская старина»». Мне понравилось такое название. Вскоре Гехт принес мне два рассказа: «У стены Страстного монастыря в летний день 1924 года» и «В доме-коммуне на Хавской улице». Но когда Гехт издавал всю книжку воспоминаний, назвать ее «Советская старина» ему не разрешили. Она вышла под названием «В гостях у молодежи». Кроме этой, я знаю еще три книги Гехта: «Будка соловья», «Три плова» и «Долги сердца». Семен Григорьевич всегда был беден, довольствовался малым, и когда получил гонорары, считал себя богачом. А денег-то было немного, книжки были небольшие, не то что у других писателей.

Когда, находясь в Ленинграде, я выбрала время для поездки в Псков, туда приехала сначала Валентина Ароновна, а на другой день Гехт. Поезд в Псков уходил поздно вечером и прибывал в семь утра. От Пскова до Святогорского монастыря надо было ехать на автобусе, и мы попросили Гехта купить билеты. Когда мы пришли на автобусную станцию, то застали Гехта в конце длинной очереди за билетами, без всякой надежды купить их. Тогда Валентина Ароновна взяла у Гехта его билет члена Союза советских писателей, пошла к диспетчеру и вернулась с билетами. Такой был Гехт…

При Святогорском монастыре была примитивная гостиница, и мы в ней остановились. Остаток дня провели в Святогорске, были в церкви, на могиле Пушкина, обедали в каком-то кафе. Памятник на могиле Александра Сергеевича произвел на меня большое впечатление: он был прост, но от него исходило что-то приковывающее. От него не хотелось уходить, хотелось навсегда остаться.

На другой день с утра, позавтракав в кафе оладьями со сметаной, мы по проселочной дороге отправились пешком в Михайловское. День был солнечный, наполненный ароматами лета, воздух такой, что в нем хотелось раствориться. Сначала зашли в дом Пушкина. Мне хотелось задержаться только в кабинете, где он работал, остальные комнаты меня не заинтересовали, в них я почувствовала что-то чужое. Я представила себе кабинет Пушкина в зимний день — с замороженными окнами и с видом на заснеженные деревья.

Мы побывали в домике няни Арины Родионовны, только недавно отстроенном и почти не обставленном. Та липовая аллея, по которой Пушкин гулял с Анной Керн, выглядела удручающе. Когда-то стройные деревья так постарели, что стволы их искривились, обросли мхом, и новые ветви выглядели жалкими. Было грустно видеть все это.

В поисках одинокого дуба («У лукоморья дуб зеленый…») зашли в лес, полный кустов малины, спелой и сладкой. Вернулись к дому, вышли за калитку, посидели на опушке леса с видом на реку Сороть и пошли по той самой дороге, по которой в Тригорское, в дом Осиповых, ездил верхом на лошади Пушкин. Дом стоял на возвышении, и к нему был довольно крутой подъем. Осмотрели дом, еще не совсем восстановленный, посидели в парке на скамье Онегина. Скамья белая, со спинкой, очень удобная, с таким видом на озеро, реку и даль, что, пожалуй, более совершенной красоты русской природы мне встречать не приходилось. Из Тригорского зашли в село Воронец, купили крынку холодного молока и буханку ржаного хлеба и великолепно пообедали… О Пушкинских местах так много написано в литературе, что я описывать все виденное там подробно не стала, но посещение этого места останется в памяти на всю жизнь.