Книга Берегиня - Руслан Валерьевич Дружинин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На Тузах пусто. Всех, кого можно Фаныч давно отослал защищать себя вниз. Тузы богато обставлены для верхушки – конечно, для самого Фаныча и его пристяжных – в одной, особо роскошной квартире, среди перекрашенной мебели, старых мутных зеркал и грязных ковров, на широченной постели сидел в мягком халате толстый крышак Скипера. Почему он сам не сбежал, когда ни его Цаца, ни пристяжные на Тузах не остались? Наверно, просто поверить не мог, что Вышка взята кучкой залётных и никто им изнутри Скипера не помогал; а если Скиперские помогали, то и Вышка обложена, и бежать некуда, и даже своё ружьё возле кровати Фаныч не тронул, как только к нему вошли.
– Ну чё, братан, подрезали мы тебя чутка… – рукавом шубы вытер Клок забрызганное кровью лицо.
– Сучий ты фраер, Клочара. Против Права попёр. Всё, кранты тебе: маж лоб зелёнкой. Сходняк тя подпишет. Ты ж не на меня, ты на весь Центр залупился, ты войну начал, падла, – сипло ответил крышак.
– На сходняк стрелки кинул, ага, жироёпище? Не, Фаныч, знал бы ты, чё да как в Центре разрулят, сам бы припух, как щас офаршмачился! А теперь всё: моя Каланча, моя маза, мой Скипер!
Фаныч дёрнул цапку к ружью, Клок метнулся быстрее и перехватил дробовик. Бурое от чужой спёкшейся крови лицо уставилось в Фаныча. Тот ненавидяще сверлил Клока глазами и шумно сипел.
– Ты чё шустришь, курглый? Списаться решил? Не, мы с тобой ещё потолкуем! Ты тока глянь-глянь, зацени, кто при нас!.. Ксюха! – Клок окликнул её по имени, и Ксюша такого не ожидала, пусть бандиты давным-давно знали, как зовут её по-настоящему. Она вышла из-за спин пристяжных. По жирной щеке Фаныча пробежала нервная судорога.
– Ну чё, допёрло? – победоносно рисовался перед ним Клок. – Колись лучше сразу, где Посвист, терпила?
Фаныч тяжело засопел, почесал кудластую грудь под линялым халатом и молчал будто каменный стопельник.
*************
– А-а, зачуханы! Амбец вам, гниды отмороженные! Братва вас порешает, не обсидитесь на Каланче; хер вам, а не Скипер, а-а!
Фаныч орал, поносил своих палачей матюками, но держал стояк крепко и не кололся. Пузатого крышака подвесили за руки на верёвке, на балке посреди его же Тузов, и взялись пытать. Клок поручил это дело двум пристяжным, кому, видно, не впервой доверял развязывать важные языки, но и сам далеко не стал уходить. И Ксюша стояла бок о бок с Клоком и смотрела, как добывается Посвист.
Обезглавленная Каланча Скипера быстро сложила оружие. Многие местные тут же перешли на сторону Клока, а разбежавшиеся мизга и загоны понемногу вернулись. Как только они слышали о Серебряне и видели на Каланче обгорелые трупы, то понимали, что жахнул не простой срез, дела настали серьёзные, и сила теперь может быть не за Центром. Со Взлётки прибыло подкрепление, но пока что Каланчу в большинстве стерегли те же самые люди, которые сражались против Раскаянья. Всё устроилось настолько тонко и ненадёжно, что могло рухнуть в любую секунду, если Клок и его пристяжные не найдут Посвист.
Знал это Клок, знала и Ксюша, но, что хуже всего, знал это и Фаныч, и он не кололся, не сдавал им свой Посвист, и держал стояк до подхода Центральных; а его что есть силы мутузили, обдирали, пыряли и резали.
Начали с зубов и ногтей, с пальцев рук, потом перешли к ногам. На первых парах для пыток сгодились обычные пассатижи. Но когда пальцы рук и ног были сломаны, пристяжные взялись рвать Фанычу ноздри и выдирать зубы. Жирное тело излупили арматурой до черноты, выбили колени, подрезали сухожилия, и продолжали дубасить, как крысиную тушу на крючьях. Не трогали только голову, чтобы Фаныч случайно не сдох и не отключился.
Ксюша знала, что точно также могут поступить с ней, как только выяснится, что она больше не жарит молниями. Её точно также подвесят, и она… она ещё ни разу не видела столько боли, не могла и представить себе, как сильно можно измываться над человеком, а тот ещё будет жить, и орать, и материть своих палачей. Ксюша с трудом примеряла чужую боль на себя и кишки у неё скручивались от холода. Нет, она бы сломалась после первого же выдернутого из сустава пальца, после первого же выдранного из десны зуба. Она бы созналась во всём, и согласилась со всем, и сделала всё, чего бы бандиты от неё не захотели.
Прошёл час. Ксюша прислушивалась, громче ли кричит Фаныч, или слабеет, сдаётся и затихает? Время нещадно их поджимало, боль и страдания крышака всё сильней затирались угрозой облавы из Центра. Сердце Ксюши колотилось за каждую упущенную в напрасном ожидании минуту. Центральные прямо сейчас могли собирать толпы загонщиков для атаки на Вышку, а у Раскаянья с Клоком нет даже Посвиста, чтобы удержать примкнувших к ним Скиперских!
Почему он молчит? Ему же отчаянно больно! Но он крепится и назло тянет. Нельзя ждать: надо выколоть ему глаз или отсечь ухо – от такой сильной боли он сразу сознается!
Пристяжные сами, как назло, не спешили, и ворочались возле жертвы, иногда подшучивали на счёт дела, словно Фаныч мог повеселиться заодно с ними. Из стеклянных бутылок они принялись медленно поливать ему брюхо кислотой. Поднялся едкий дым, кожа вспучилась и облезла с живота крупными струпьями. Фаныч орал, хуже резанного. Пристяжные полили ещё, и опять вырвали крик, но теперь тише, перемеженный с тихим поскуливаньем.
Ксюша затаила дыхание, но не от едкой вони, она ждала, что Фаныч сознается! Тот с трудом поднял голову, что-то прошлёпал распухшими губами насчёт ласкунов, и брюхо ему снова облили.
Опять ждать? Неужто пытка – это только терпение; терпение жертвы и терпение палача – одним словом: выматывающая рутина. Жертва следит, насколько ей больно и сколько ещё боли она сможет вынести, а палачи переходят от приёма к приёму, и стараются повышать напряжение боли, и лишь немного досадуют, что не вышло по-старому, и тут же бодрятся, что можно провернуть с жертвой новый