Книга На что способны блондинки - Николас Фрилинг

— Я хочу сказать, они постоянно говорят, что никогда не закроют дело, никогда не разожмут зубов.

Пожатие плеч.

— Зубам нужно за что-то схватиться, если уж следовать этим эмоциональным метафорам. А им не за что держаться, совсем не за что.

Ослаблять бдительность нельзя никогда, но это было лишь, как говорил Ларри, поддержанием формы.

— Никогда не позволяй себе терять форму. Особенно когда, мой дорогой мальчик, ты начинаешь приближаться к среднему возрасту. Настоящий профессионал не может позволить себе этой ошибки, самой серьезной из всех, — искушения размякнуть от комфорта.

Однако при всем том Дик испытывал то, что он мог описать самому себе лишь как некую разновидность беспокойного, нервического голода. Очень похоже на тот первый день, о котором он часто думал, когда он шел устраиваться на ту нелепую, пустячную работу и остановился на Спуи, чтобы съесть сандвич из закусочной на углу! Ему не хотелось этого сандвича, и все-таки он должен был его съесть. С «инцидентом» — чуточку похоже. До сего дня его мучила мысль о том, что он не знает, действительно ли никому, полиции или кому-то еще, никогда не приходило на ум пусть даже и дичайшее и совершенно недоказуемое «соображение»?

Ларри сказал:

— Конечно же нет. Не могло прийти. Это совершенно исключается. Впрочем, всегда существует крошечная доля риска. Но «до того», а не «после». Как и во всякого рода хирургической операции, даже самой незначительной, всегда существует эта доля.

Разумеется, никогда нельзя соглашаться на шансы, которые складываются не в твою пользу, — это ни при каких обстоятельствах. Равные шансы на успех и неудачу — вот отправная точка, начиная с которой умный человек согласится хотя бы просто подумать над операцией — любой операцией. Потом он работает, чтобы еще больше изменить эти шансы в свою пользу. И добивается, ну, скажем, соотношения девять к четырем. На этом этапе он может сделать ставку. Но при этом страхует себя, Дик. Он тянет время, ставя на любую другую возможность. Всегда заключай двойное пари, мой мальчик, и это в тот момент, когда шансы благоприятны для тебя. Так вот, из-за этой своей досадной болтливости ты подпортил себе игру. Ты пошел к этому человеку и наговорил ему глупостей. Сейчас шансы по-прежнему в очень значительной степени в твою пользу. Во-первых, этот человек не состоит на какой-либо действительной службе. Во-вторых, то, что ты ему рассказал, по сути своей — банально, равно как и глупо. Вероятность того, что он проигнорирует все это или забудет, огромна. Он ничего не записывал — ты в этом уверен. Он начал это делать, но перестал. Никаких официальных шагов не предпринимается, а иначе мы бы давным-давно об этом узнали. Никакая кнопка не нажата, никакая машина не приведена в движение. Нет ничего, кроме любопытства, наполовину воскрешенного болтовней. Вероятность провала по-прежнему чрезмерно велика, как мне кажется. Мы уменьшим ее, удалив эту опасную песчинку. Поскольку за этой песчинкой через ту же дырочку могут последовать другие, мы закроем дырочку. Та, другая песчинка, слишком микроскопическая, чтобы ее разглядеть, уже проскочила — вот шансы, с которыми ты теперь имеешь дело. Она настолько мала, что ею можно пренебречь. Если хирург не пренебрежет той вероятностью, что его пациент страдает опасной, активной формой гемофилии, то не будет никаких хирургических операций — никто не осмелится надрезать даже палец.

— Я это все понимаю, — пробормотал Дик. — Единственное, что меня беспокоит: он, наверное, разговаривал с каким-нибудь другом, или знакомым, или что-то в этом роде. Я не знаю что…

— Обезопась себя от проигрыша, — сказал Ларри со своим легким проблеском веселья. — Обезопась себя от проигрыша, мой мальчик, как я. Вооружись против любого другого не сдержанного на язык дурачка, вроде тебя самого, который, ты уж прости, но давай посмотрим правде в глаза, может дрейфовать в твою сторону, несомый каким-нибудь завихрением фантазии, или домыслом, или предположением, — это ни в коем случае не может быть чем-то большим.

И вот прошли недели. Ничего не случилось. Никто не появился. Почему же у него до сих пор оставались эта не спадавшая температура, этот хронический жар? Как будто он и в самом деле подхватил какую-то заразную болезнь.

Хоть иди и делай рентген грудной клетки — для полной уверенности. В наши дни люди просто не заболевают туберкулезом.

Его фантазии были прерваны — чему он обрадовался, потому они становились неприятными, — долгим серебристым позвякиванием дверных колокольчиков. Покупатель…

Нет, не покупатель, тут же подсказал Дику его уже наметанный и острый глаз. Всего-навсего какой-то художник! Он научился не презирать их, потому что Луи настаивал на том, чтобы сохранять дружеские отношения со всеми художниками, какими бы незначительными или глупыми они ни были…

— Во-первых, никогда не знаешь, когда тебе понадобится мастер; окажи им услугу, и они заплатят тебе тем же. Во-вторых, что бы ты ни думал, это хорошее паблисити — ты удивишься, насколько часто художник, у которого глаз наметанный, наводил меня на что-нибудь хорошее. А те, что занимаются прикладным искусством, — самые надоедливые, потому что норовят задарма одолжить вещь, — могут, в свою очередь, устроить вокруг тебя рекламную шумиху. Однажды я полностью обеспечил мебелью целый спектакль в Стадсхаувбурге — и с величайшей пользой для себя, так что я безо всяких проблем возместил хлопоты и материальный ущерб.

Это, очевидно, был один из них. Они приходили, всех мастей и калибров, выклянчивая китайскую шелковую ширму, чтобы сфотографировать модель на ее фоне, вставить антикварную фарфоровую трубку с кувшином из делфтского фаянса и астролябией семнадцатого столетия в рекламу виски, попросить в долг кушетку в стиле ампир, чтобы лучше продавались пружинные матрасы! Этот субъект был вполне типичен. Маленький, широкоплечий и кривоногий, как бельгийский гонщик-велосипедист, неряшливая копна волос, лысый лоб, эти идиотские очки в стальной оправе, огромные моржовые усы. И все-таки, как говорил Ларри, правило номер один: «Будь вежлив с кем бы то ни было».

— Доброе утро, чем могу служить?

— А Принц здесь? — спросил Дэнни де Ври.

— К сожалению, он уехал в Арденны на всю неделю. Грабит алтари, как он это называет.

— А как насчет Сента?

— Увы.

— Его тоже нет в Амстердаме?

— Нет, он вернулся, но в настоящее время мы его здесь редко видим. Вы его друг?

«Наверняка это не такой уж близкий знакомый Ларри, а иначе он был бы больше осведомлен о его перемещениях».

— Да не то чтобы. По рекомендации друга. Искал итальянскую Мадонну; любую, при условии, что это ранний период — Кватроченто[86] или около этого, что-нибудь на золотистом фоне, знаете ли, в манере Симоне Мартини[87], но Чинзано тоже бы подошел, n’est-ce-pas?[88] Тема, над которой я работаю.