Книга Страсти по Митрофану - Наталия Терентьева

– Можно я еще раз Баха сыграю?

– Играй! – махнула рукой первая, не отходя от него. – Давай, сразу, не сиди, ничего не придумывай, начал, смело: та-та-та, тара-ра-татата! Ну, вперед, вперед, звук, звук где твой? Что ты? Ай… Ну, попробуй со второй цифры. И… давай, вперед… а-а-а… – Она напевала с ним, отбивала такт, смотрела на руки, подгоняла, даже по спине стучала, пытаясь растормошить его.

Потом, вздохнув, отошла ко второй преподавательнице, они о чем-то тихо поговорили. Первая сказала:

– Ну, ты выйди пока, мы потом все тебе скажем. Ты один пришел?

– С батей… с отцом, – поправился Митя.

Первая преподавательница, которая только что трясла его за плечи, усмехнулась:

– Приехали откуда-то, что ли?

– Нет, я москвич.

– А, ну ладно, разницы особой нет.

– Мне скажите, – попросил Митя. – Ему тоже скажите, но сначала мне.

Он чувствовал, что как-то не очень понравился преподавательницам. Программа слишком сложная, надо было попроще что-то брать.

– А скажу! – Первая даже встала, подбоченилась. – Скажу, потому что… Не надо тебе играть… – Она взглянула в список абитуриентов, лежащий перед ней. – Митрофан Бубенцов. Ты не музыкант.

– В смысле? – оторопел Митя, еще не понимая, что она говорит. – Я – виолончелист.

– Ты – не виолончелист, ты не исполнитель вообще. Дирижер – вряд ли. Композитор – не знаю… Ты сочиняешь что-то?

Митя машинально кивнул. «Спешу» и «Грустный дождик»… Ведь было же? Потом просто больше не пробовал…

– Ну вот, попробуй сочинять, если так музыку любишь. Это уже не к нам. Но ты не виолончелист точно. Ты – не слышишь, не понимаешь, не пропускаешь через себя. Дело не в технике. Не в здоровье, даже если ты болен сегодня.

– Я не болен… – тихо сказал Митя.

– Тем более. Не трать время, мальчик. Не надо. Ни свое, ни чужое…

– Я буду стараться… – Митя начал что-то говорить, чтобы она замолчала, чтобы больше не говорила то, что он выслушать не в силах.

– Помолчи! – резко прервала она его. – Ты можешь сходить в Академию Гнесиных, я тебе даже советую сходить, потому что бывают педагогические ошибки, вот, чтобы ты не думал, что мы с Елизаветой Григорьевной ошибаемся – а мы не ошибаемся, мы сотни абитуриентов видели и десятки приняли и выпустили из консерватории. Но ты сходи.

– Спасибо, – сказал Митя.

– Пожалуйста. Позови следующего, Арамова.

– Вы моему отцу то же самое скажете? – тихо спросил Митя.

– Пожалуйста, ради бога, пошли. При тебе?

– Да.

Первая преподавательница вышла с Митей, им навстречу встал Филипп, красивый, вальяжный, он ради такого случай выискал в кладовке шикарный велюровый пиджак, повязал фиолетовый шейный платок. Отец, то и дело забрасывая рукой волосы назад, пошел к ним, широко раскидывая ноги.

– Ну, как вам мой сын? – улыбаясь и щурясь, спросил он. – Гений? Вы поняли, кто к вам пришел?

Митя опустил голову.

– Так, послушайте меня. – Преподавательница даже опешила, она уже открыла рот, чтобы сказать Филиппу то же, что и Мите, но от неожиданности замолчала.

– Он вам всем еще покажет! – Филипп ухмыльнулся и обнял Митю.

– Так. Гм… – Преподавательница нервно повела плечами и сказала: – Если и покажет, то не нам, увы.

– То есть? – Филипп принял эту за шутку. – Что вы, мадам, имеете в виду?

– Я – не мадам. Я – заведующая кафедрой струнных инструментов Московской государственной консерватории. И со всей ответственностью заявляю вам – ваш сын не должен заниматься музыкой. Не ломайте мальчику жизнь. Не мучайте его. Возможно, он талантлив в чем-то другом. Возможно, он просто хороший человек. Но не музыкант. Вам ясно? Все, спасибо.

– Позвольте, позвольте… – Филипп, судорожно сжимавший Митино плечо все время, пока говорила преподавательница, отпустил его и шагнул к ней, как будто хотел лучше разглядеть выражение ее лица. Может быть, эта такая остроумная шутка? Женщины ведь шутят иногда так, что лучше бы они вообще не шутили и рты не раскрывали…

– Я вам все сказала, – устало ответила преподавательница. – Кто Арамов? -Она оглянулась, махнула рукой темноволосому мальчику, вскочившему со стула. – Давай, заходи. Мужчина, у вас хороший ребенок, его же видно. Но он не виолончелист.

– То есть вы хотите сказать… – Филипп стал повышать голос, багровея. Волосы падали на лицо, туда-сюда ходил кадык. – Вы, мадам, моего сына не принимаете на платное отделение? Мы имеем право учиться!!! Я буду платить за него! Вы не имеете права… Мы…

– Успокойтесь, пожалуйста. – На крик Филиппа выглянула вторая преподавательница. – Успокойтесь, не надо так переживать. Это неприятно, но лучше сейчас, чем потом. У него все впереди, вся жизнь.

– Нет!!! – крикнул Филипп. – Я буду жаловаться! Где у вас ректор? Я на телевидение напишу! Да вы знаете, кто я?

– Батя, батя… – Митя тянул отца за мягкий рукав. – Пожалуйста, пойдем, не надо.

Как стыдно, ужас как стыдно, почему-то Митя совсем не удивился. Он знает, что он будет мировой звездой, но все равно он не удивился. Как-то он ждал этих слов. Кто-то внутри него ждал. Ведь внутри него столько разных людей. Один идет к мировой славе, другой хочет лепить, третий бегает к Тосе, четвертый любит Элю, любит с каждым днем все больше, ничего больше не хочет, только, чтобы она его простила, тот, кто идет к славе, говорит, что это ерунда, а тот, кто любит, слушать ничего не хочет. И слова преподавательницы неожиданны… и знакомы. Как будто кто-то уже говорил Мите это, просто он забыл, а сейчас вспомнил.

– Я им покажу! – Филипп уже несся по коридору. – Где здесь ректорат? Где?!! Послушайте, где у вас ректор? – Он схватил на бегу какую-то девушку, которая в испуге отпрянула от него. – Где ректор?!!

– Отец, я прошу… – Митя обежал отца и встал перед ним, Филипп снес его с дороги.

– Пошел прочь! Они у меня узнают, как такое моему сыну говорить! Куски дерьма! Куски старого засохшего дерьма!!!

Митя увидел надпись «Выход» и рванулся туда, на лестницу. Филипп заметил, что Митя убежал, и попытался его остановить.

– Нет, батя, нет, какой стыд, я уйду…

– Не уйдешь! – Филипп кинул Митю, тот стукнулся об стенку, уронил виолончель, она поехала по лестнице.

Митя с ужасом смотрел на свой инструмент, как он съезжает вниз, под ноги какому-то седому профессору, с бабочкой, все, как положено, все, как в старой черно-белой комедии… Клоуны, клоуны, они с батей просто как клоуны…

Митя сбежал вниз, подхватил виолончель.

– Что происходит? – с ужасом спросил профессор.

– Ко мне пришла мировая слава! – ответил Митя, видя, как поехало набок лицо отца от этих его слов. А и ладно. Не надо было устраивать все это. Ужас, кошмар, позор.