Книга Зажмурься покрепче - Джон Вердон

— Некоторые из вас спрашивают, как движется расследование. Что известно полиции, что они делают, когда поймают преступника. Это все правомерные вопросы, мы все ими задаемся. Наверное, нам было бы легче, если бы у нас было больше информации, если бы каждый мог поделиться переживаниями, задать свои вопросы, получить какие-то ответы… Для этого я сегодня пригласил двух главных следователей по этому делу, и завтра утром они приедут в Мэйплшейд, чтобы рассказать нам, что происходит и что будет дальше. Вы сможете задать им вопросы, и у них тоже будут вопросы. Думаю, это будет полезный разговор для всех нас.

Хардвик цокнул языком.

— Во дает, а.

— По-моему, он…

— Выйдет чистым из любого дерьма!

Гурни пожал плечами.

— Я думаю, он просто хорошо управляет трактовками происходящего.

Хардвик ткнул пальцем в экран.

В этот момент Эштон достал мобильный, поморщился и поднес его к уху.

Затем что-то сказал, но девушки снова принялись разговаривать друг с другом, и его реплик не было слышно.

— Все-таки что он говорит? — задумчиво спросил Гурни.

Хардвик внимательно наблюдал за его губами, но снова покачал головой:

— Что угодно.

Закончив разговор, Эштон убрал телефон. В заднем ряду одна из девушек подняла руку. Поскольку Эштон ее не заметил или не обратил на нее внимания, она встала и принялась ему махать. Тогда он перевел на нее взгляд.

— Девочки, похоже, возник вопрос. Или комментарий?

Девушка, которая оказалась той самой блондинкой с миндалевидными глазами, сказала:

— Ходят слухи, что сегодня здесь видели Гектора Флореса, прямо в нашей часовне. Это правда?

Эштон заметно заволновался.

— Что? Где ты это услышала?

— В главном здании на лестнице. Там какие-то девочки разговаривали, не разглядела кто, далеко стояла. Но одна говорила, что видела Гектора. Если это правда, то мне страшно.

— Если бы это было правдой, это действительно было бы страшно, — ответил Эштон. — Возможно, девочка, которая это заявила, объявится и пояснит? Она ведь тоже сейчас здесь, — он обвел взглядом зал, в котором повисла напряженная тишина. Секунд через пять Эштон резюмировал: — Я думаю, что некоторым из нас просто нравится рассказывать страшные истории, — голос его, однако, был по-прежнему слегка встревоженным. — Есть еще вопросы?

Одна из учениц помладше подняла руку. Эштон кивнул, и она, поднявшись, спросила:

— А мы долго здесь будем торчать?

Эштон улыбнулся с видом ласкового отца.

— Только пока это нужно и ни минутой дольше. Надеюсь, что каждая группа уже успела обсудить переживания, вызванные новостью о Саванне. Я хочу, чтобы вы еще немного побыли здесь и проговорили все, что вас гнетет, каждую мысль, позволяя друг другу и вашим помощникам поддержать вас. Это действительно работает. И мы не раз в этом убеждались.

Эштон спустился с возвышения и прошелся по группам, по-видимому, говоря каждой какие-то теплые слова, но, судя по пристальному взгляду, наблюдая за ходом обсуждения. Иногда казалось, что он внимательно слушает разговоры, а иногда — что погружается в собственные мысли.

Гурни посмотрел на него и внезапно понял, что все это выглядит ужасно странно. Церковь давно перестала быть церковью, однако атмосфера, запахи и звуки в ней сохранилась прежние. И вот он наблюдал собрание одержимых грешниц в доме Господа.

Эштон продолжал свой путь между скамеек, обмениваясь какими-то репликами с ученицами и «помощниками», но Гурни больше на него не смотрел.

Закрыв глаза, он откинул голову на бархатную спинку кресла и пытался прислушаться к простому звуку и ощущению от вдохов и выдохов, пытался освободить ум от фонового шума мыслей. Ему даже почти удалось, но одна мелочь все-таки напрочь отказывалась оставить его в покое.

Всего одна.

Реплика Хардвика цеплялась за его сознание. Слова, которые он сказал, когда Гурни спросил его, не слышит ли он, что говорит Эштон блондинке, которая подошла к нему в самом начале.

«Да фиг знает». Что угодно. «Слишком шумно». В хоре других голосов его слова были неслышны.

Он мог сказать что угодно.

Гурни это решительно не давало покоя.

И тут он понял почему.

Из глубин памяти всплыла другая картинка, с другого экрана.

Но всплыла с удивительной ясностью.

Другое время, другое место, ухоженный газон. Скотт Эштон беседует с другой блондинкой в окружении гостей. И слов его не разобрать, потому что слишком шумно. Он мог сказать что угодно.

Он мог сказать Джиллиан Перри что угодно.

А ведь эта реплика могла быть ключевой.

Хардвик наблюдал за ним.

— Ты чего?

Гурни медленно открыл глаза, словно ему было тяжело разлепить веки, и ничего не ответил, вместо этого принявшись гадать. Он мог сказать что угодно.

Правды теперь не узнать, но все-таки — что, что он мог сказать?

Например: «Что бы ни случилось, молчи».

Или: «Что бы ни случилось, не открывай дверь».

Или: «У меня для тебя сюрприз, зажмурься покрепче».

А вдруг он именно это и сказал? «Это главный сюрприз в твоей жизни, так что зажмурься покрепче»?

Глава 76

Еще один слой

— Очнись уже, твою мать! — потребовал Хардвик.

Гурни потряс головой, будучи еще не готов делиться размышлениями, которые захватили его, как охота захватывает хищника. Он встал и принялся ходить по комнате — поначалу просто медленно меряя шагами ковер перед письменным столом. Лампа с фарфоровым плафоном высвечивала сложный цветочный узор.

Если он был прав, а это было, как минимум возможно, то что из этого следует?

На экране Эштон стоял у багровой драпировки, частично закрывавшей каменную стену, и с благодушным видом рассматривал учениц.

— Гурни, я теряю терпение! — заявил Хардвик.

Гурни прекратил ходить по кабинету, чтобы смешение звука из колонок и звука собственных шагов не мешало размышлениям.

— Эштон мог сказать что угодно. Твои слова?

— Ну, вроде. И что?

— Кажется, ты сейчас перевернул один из основных домыслов, на которые мы опирались, расследуя убийство Перри.

— Это какой?

— Главный! Почему Джиллиан пошла в домик садовника.

— Ну, мы знаем ее собственную версию. На той записи она сказала Эштону, что хочет выманить Флореса к гостям. А Эштон стал с ней спорить, дескать, ну его, этого Флореса. Но она не послушала…