Книга Отель "Нью-Гэмпшир" - Джон Ирвинг

— На безопасную сторону! — уточнил Арбайтер.

— А затем я просто скажу Фрейду сосчитать до десяти и нажать на газ! — сказал Шраубеншлюссель. — Машина уже будет направлена куда надо. Фрейду останется только давить на газ, и он почти сразу во что-нибудь врежется, куда бы ни повернул. Он же слепой! — с энтузиазмом выкрикнул Ключ. — Он должен во что-то врезаться. А как только он врежется, тут же взлетит на воздух и опера. Отзывчивая бомба ответит.

— Отзывчивая бомба, — с иронией сказал отец; эту часть, насчет отзывчивости, даже он понял.

— Она спрятана в прекрасном месте, — сказал Арбайтер. — Она там уже давно, так что мы уверены, никто о ней не знает. Она очень большая, но ее невозможно найти, — добавил он.

— Она под сценой, — сказал Арбайтер.

— Она встроена в сцену, — сказал Шраубеншлюссель.

— Она прямо там, куда артисты выходят на долбаный поклон.

— Погибнут, конечно, не все, — просто сказал Эрнст. — Но все, кто будет на сцене, безусловно, умрут, а также, наверно, большая часть оркестра и зрителей в первых рядах. Зато галерка увидит поистине драматичное зрелище, — сказал Эрнст. — Настоящий спектакль.

— Schlagobers и кровь, — передразнил Арбайтер Швангер, но она просто улыбалась, со своим пистолетом.

Лилли вырвало. Когда Швангер склонилась над ней, чтобы ее успокоить, у меня был шанс перехватить пистолет. Но я недостаточно ясно соображал. Арбайтер взял пистолет у Швангер, как будто он — к моему стыду — соображал быстрее, чем я. Лилли все еще рвало, и Фрэнни тоже стала ее успокаивать, но Эрнст продолжал говорить.

— Когда Арбайтер и Шраубеншлюссель вернутся сюда и доложат об успехе, мы убедимся, что нам нет никакой необходимости причинять какой-либо вред этой замечательной американской семье, — сказал Эрнст.

— Американская семья, — сказал Арбайтер, — это институт, который американцы обожают с такой же сентиментальной чрезмерностью, с какой они обожают своих спортивных героев и кинозвезд; они без ума от семьи, так же как от суррогатной пищи. Американцы просто помешаны на культе семьи.

— А после того, как мы взорвем оперу, — сказал Эрнст, — после того, как мы уничтожим то, что венцы обожают с такой же отвратительной чрезмерностью, с какой они обожают свои кофейни и прошлое, ну… после этого в нашем распоряжении останется американская семья. У нас будет в заложниках американская семья, причем пережившая трагедию. Мать и младший ребенок уже пали жертвами катастрофы. Американцы обожают катастрофы. Они думают, что бедствия — это очень мило. И вот мы имеем отца, который бился, чтобы вырастить четверых детей, и все они у нас в плену.

Отец не очень хорошо уловил эту часть речи, а Фрэнни спросила:

— Чего вы будете требовать? Если мы заложники, то чего вы будете требовать?

— Ничего, милочка, — сказала Швангер.

— Мы ничего не будем требовать, — терпеливо разъяснил Эрнст. — Мы уже получим то, что хотели. Взорвав оперу и заполучив вас в заложники, мы добьемся всего, что хотели.

— Аудитории, — почти шепотом сказала Швангер.

— Довольно широкой аудитории, — сказал Эрнст. — Международной аудитории. Не только европейской, не только этой аудитории, которая любит Schlagobers и кровь, но и американской аудитории тоже. Весь мир будет слушать то, что мы скажем.

— О чем? — спросил Фрейд. Он тоже говорил шепотом.

— Обо всем, — очень логично ответил Эрнст. — У нас будет аудитория для всего, что мы захотим сказать, обо всем.

— О новом мире, — пробормотал Фрэнк.

— Да! — сказал Арбайтер.

— Большинство террористов терпят провал, — резонно заметил Эрнст, — потому что они берут заложников и угрожают насилием. Но мы начнем с насилия. Все и так уже увидят, что мы способны на насилие. А после мы берем заложников. Тут уж все будут слушать.

Все посмотрели на Эрнста, что, конечно, Эрнсту очень понравилось. Он был порнографом, который хотел убивать и калечить — не во имя некоего благородного дела, что могло бы показаться довольно глупо, а дабы заполучить аудиторию.

— Совсем чокнулся, — сказала Фрэнни Эрнсту.

— Ты меня разочаровываешь, — сказал ей Эрнст.

— Что?! — воскликнул отец. — Что ты ей сказал?

— Он сказал, что я его разочаровываю, пап, — сказала Фрэнни.

— Она тебя разочаровывает?! — воскликнул отец. — Моя дочь тебя разочаровывает?! — крикнул он в лицо Эрнсту.

— Успокойся, — спокойно сказал Эрнст отцу.

— Ты оттрахал мою дочь, а теперь говоришь, что она тебя разочаровывает! — сказал отец.

Он вырвал у Фрейда бейсбольную биту. Никто и глазом не успел моргнуть. Он ухватил «луисвильский слаггер» так, будто сросся с ним давно и прочно, и размахнулся в горизонтальной плоскости, доворачивая всем корпусом; отличная подача, от такого удара мяч будет еще долго лететь по восходящей. А замешкавшийся Эрнст-порнограф, только и успев, что втянуть голову в плечи, подставил ее в качестве мяча. Крек! Сильнее любой из тех подач, когда отец играл со мной или Фрэнни. «Луисвильский слаггер» угодил Эрнсту в лоб, точно между глаз. Первым, что ударилось об пол, был затылок Эрнста, затем выбили короткую дробь каблуки; казалось, после удара головы об пол прошла целая секунда, прежде чем тело Эрнста недвижно замерло. Между его глаз выросла алая шишка размером с бейсбольный мяч, а из уха вытекла капля крови, как будто внутри у Эрнста разорвалось что-то очень маленькое — его мозг или его сердце. Глаза его были широко открыты, и мы поняли: теперь он может видеть все, что видит Фрейд. Выйти из открытого окна Эрнсту помогло короткое быстрое движение бейсбольной биты.

— Он мертв? — воскликнул Фрейд.

Не закричи Фрейд, Арбайтер, наверно, застрелил бы отца; выкрик Фрейда, похоже, заставил медлительный мозг Арбайтера поменять решение. Он ткнул стволом пистолета в ухо моей младшей сестры Лилли; Лилли задрожала, но у нее не осталось больше ничего, чем бы ее могло вырвать.

— Пожалуйста, не надо, — прошептала Фрэнни Арбайтеру.

Отец держал бейсбольную биту крепко, но неподвижно. Сейчас у Арбайтера было более сильное оружие, и отцу следовало дождаться нужного момента.

— Спокойно, — сказал Арбайтер. Шраубеншлюссель не мог оторвать глаз от алого бейсбольного мяча на лбу у Эрнста, но Швангер продолжала улыбаться — всем сразу.

— Тихо, тихо, — ворковала она. — Давайте не будем волноваться.

— И что мы будем делать теперь? — спокойно спросил отец у Арбайтера.

Он спросил его по-английски; Фрэнку пришлось перевести.

Следующие несколько минут Фрэнк играл роль переводчика, так как отец хотел знать все, что происходило. Он был героем; он был на причале старого «Арбутнота-что-на-море», но только на этот раз человеком в белом смокинге был он. Он был главным.