Книга Людовик XIV, или Комедия жизни - Альберт-Эмиль Брахфогель

Едва затворилась дверь за де Лореном, Ментенон потребовала к себе патера Лашеза.

— Одно слово, аббат! Известно ли в Монпелье и Севеннах оправдание де Лорена, и позаботились ли вы о том, чтобы жителям Монт-Авре были доставлены по этому предмету самые точнейшие сведения?

— Все, касающееся де Лорена, до такой степени известно в Монт-Авре, что те люди, которых это особенно интересует, находятся уже на пути к Парижу!

— Вам это известно наверное?

— Мне даже известны приметы старика, мужа, жены и мальчика.

— Отлично! Позаботьтесь же, чтобы путешественники прибыли сюда как раз вовремя! Да, кстати, будьте добры, напишите Мольеру, что мне хотелось бы на этих днях видеть «Дон Жуана». Что там ни говорят против комедий вообще, но «Дон Жуан» — такая вещь, которую должен видеть всякий, и особенно провинциал!

— Полагаю, и протеже ваших следует направить в Пале-Рояль: надо же им развлечься?

— Конечно, но осторожно, осторожно, чтобы не было ни малейших следов нашего влияния.

Десять дней спустя после этого разговора в театре на представлении «Дон Жуана» произошла странная, поразительная сцена. Как только де Круасси в маске де Лорена вышел на сцену, в партере, между зрителями, поднялась бледная, серьезная женщина лет тридцати пяти и, протянув руки к сцене, произнесла глухим, прерывающимся голосом: «Да, это он, он!» Вслед за этими словами с ней началась сильнейшая истерика. В театре произошло общее смятение. Сострадание, удивление и, главное, смутное сознание, что в этом внезапном появлении женщины ясно выказывается Перст Божий и что оно состоит в прямой связи с прошлым Дон Жуана — Лорена, поразили присутствующих. «Унесите ее! Кто она? Что ее так потрясло?» — кричали со всех сторон. Представление было прервано. Мольер, игравший Лепорелло, крикнул доктора и попросил зрителей, сидевших ближе к сцене, перенести больную в фойе. При помощи Мовилена, театрального доктора, бесчувственную женщину вынесли из театра. Ее сопровождали двое мужчин: старик, вероятно, отец, и молодой сильный мужчина. С виду они принадлежали к провинциальному дворянству. Оба ухаживали заботливо за больной, благодарили присутствующих за внимание, но упрямо молчали о причинах этого происшествия. Полицейский комиссар сопровождал их в фойе. Мало-помалу публика успокоилась, заняла свои места, и представление пошло своим порядком. К совершенному удовольствию незнакомцев, в фойе никого не было. Больная пришла в себя и, закрыв лицо обеими руками, тихо плакала, старик успокаивал ее, и младший спутник, обернувшись к доктору и комиссару, угрюмо проговорил:

— Благодарю вас, господа, и сожалею, что мы подали повод к такому беспорядку, но потрясение было слишком сильно даже для моих нервов, и пробудило в нас слишком тяжелое воспоминание. Кстати, позвольте заявить вам, что я Николь де Бонфлер, некогда драгунский ротмистр в Монпелье, теперь же собственник небольшого поместья Авре, в Севеннах. Позвольте покорнейше просить вас доставить мне как можно скорее возможность переговорить с Мольером. Скажите ему, что мне необходим его совет в деле, близко касающемся «Дон Жуана», — в деле, не терпящем отлагательства.

— Не примешались ли к нему криминальные обстоятельства? — быстро спросил полицейский комиссар.

— Очень может быть, все зависит от сообщения, которое сделает мне Мольер…

— Николь, Николь, — прервала его дама, — прошу тебя, только не здесь, не так явно!

— Оставь меня, моя дорогая. Сам Бог указывает нам путь, которым мы добьемся справедливости.

— Предоставь ему полную свободу действий, милая Жервеза, — подтвердил старик, — ты должна, ты обязана поступить так ради самой себя, ради своей чести! Есть же наконец законы и во Франции!

— Совершенно верно, милостивый государь, — проговорил полицейский комиссар. — Относительно же гласности можете быть совершенно спокойны: об этом происшествии узнают только те, кому это вменено законом в обязанность.

— Я иду за Мольером, — прервал его доктор. — Уверен, что по окончании акта он явится сюда и разъяснит вам все, что вы желаете знать.

— Будьте добры, — проговорил Бонфлер, — позаботьтесь, чтобы нас не беспокоили любопытные.

— Можете быть совершенно спокойны, сюда не войдет никто. — С этими словами комиссар стал у дверей и именем закона запретил вход в фойе.

Как только опустился занавес, Мольер появился в комнате, он не успел даже стереть белил и только накинул плащ на свой костюм Лепорелло. Бонфлер быстро схватил его за руку и, отойдя в амбразуру окна, заговорил тихим, умоляющим тоном. Слова его, видимо, производили сильное, потрясающее действие на Мольера: удивление, ужас, гнев быстро мелькали на его лице.

— Можете ли вы клятвенно подтвердить то, что сейчас рассказали? Повторите ли вы ваш рассказ всем, кому надо, хотя бы самому королю?

— Повторю кому угодно, лишь бы добиться справедливого суда!

— Вы добьетесь его, я уверен! Господин комиссар, позвольте просить вас последовать за мною на сцену. Вы же, мои новые друзья, если хотите достичь цели, приведшей вас в Париж, если хотите восстановить вашу честь, следуйте за доктором. Доктор, будьте добры, приведите этих господ в мой дом и позаботьтесь о больной даме. Не более как через час я буду с вами, и мы начнем дело, в котором нам да поможет Господь!

Все оставили фойе. По окончании второго акта Лагранж объявил публике, что Мольер внезапно заболел, а потому роль Лепорелло будет продолжать Эстеф Иоделет, исполнявший ее и прежде.

Пока все это происходило в театре Пале-Рояля, комиссар поспешно отправился к начальнику парижской полиции, а Мольер, Бонфлер и старый Маламед — в дом принца Конде, председателя совета французских маршалов.

Да, памятный это был вечер не только для Пале-Рояля, но и для старого, освященного временем Бургоннского театра. Там давали «Веронику» Расина. Доктор Гаржу в маленькой роли невольника только что собирался покончить с прелестной королевой, так как принял уже сторону ее соперницы, как вдруг из-за кулис появились темные фигуры, только вовсе не в древнеегипетских костюмах, а в хорошо известной форме полицейских агентов.

— Вот Гаржу! Схватить его! — приказал начальник полиции, и доктор в минуту был окружен.

Он отскочил в сторону:

— Меня, за что? Я ничего не сделал! Я невинен!

— Надеть ему кандалы!

Гаржу сковали и потащили со сцены.

Весь партер поднялся в безмолвном удивлении. Де Жени подошел к рампе, снял шляпу и, показывая публике приказ о задержании Гаржу, проговорил:

— Очень сожалею, что должен был прервать представление, но этот человек обвиняется в убийстве. Вот приказ о его задержании.

На этот раз «Вероника» обошлась без невольника. Несколько дней спустя в Лувре давался большой, парадный, маршальский обед в присутствии короля. Де Лорен в первый раз должен был появиться среди маршалов. Ему было отлично известно, с каким чувством отвращения он будет принят. Другой на его месте отступил бы, но де Лорен, вполне полагаясь на милость короля и дружбу Ментенон, отвечал на все знаки презрения, встретившие его в маршальской зале, лишь саркастическим смехом и непоколебимой самоуверенностью.