Книга Бабочки Креза. Камень богини любви - Елена Арсеньева

— Да, — неловко кивнула Алёна. — Извините, я не хотела вас обидеть…

— Меньше, чем за две таких, я с места не сойду, — сообщил рыжий и для наглядности показал два пальца.

Алёна усмехнулась. Однако он и впрямь смышлен! А она, получается, не ошиблась в мгновенной оценке его конопатой личности…

— Сейчас одну, — сказала она, протягивая деньги. — А вторую — когда вернетесь и скажете, на месте ли Секлита Георгиевна.

— А не надуешь? — подозрительно спросил парень, и Алёна едва сдержала смех: она-то с ним на «вы», а он так запросто, панибратски…

Да и правильно, к чему лишние церемонии!

— Ты же можешь мне ничего не говорить, пока не получишь деньги, — сказала она, и рыжий довольно кивнул:

— Лады. Тады я пошел?

— Давай.

Поскольку надувательство могло иметь место и с его стороны, Алёна встала так, чтобы видеть дверь «Клеопатры». Рыжий приблизился к магазину, огляделся с таинственным выражением — и вошел. Алёна на ощупь достала из кошелька деньги и переложила в карман пальто.

Прошло несколько минут — и рыжий появился с гордым видом.

Алёна отошла за угол, и ее «агент» через минуту к ней присоединился:

— Готово дело. Все узнал.

— Ну что, она там? — спросила Алёна.

Желтые глаза приняли загадочное выражение:

— А деньги?

Алёна достала пятидесятку из кармана, но не отдала парню:

— Итак?

— Утром деньги, — сказал рыжий, — вечером стулья. Гони денюшку, тогда скажу.

Алёна усмехнулась:

— Ну, за то, что ты цитируешь Ильфа и Петрова, так и быть, пойду у тебя на поводу. Держи, теперь говори.

— Пятьсот, — сказал парень спокойно, пряча пятьдесят рублей в карман.

— Что?!

— Что слышала. Гони полтыщи, иначе ничего больше не скажу.

— Офонарел? — спросила Алёна, которая, когда хотела, могла быть очень грубой, и это был еще далеко не предел инвективных возможностей ее словаря. — Может, сразу тысячу запросишь?

— Я согласен, — сказал он покладисто.

— Да не смеши, я ведь и сама могу пойти и посмотреть, на месте ли Секлита Георгиевна.

— Ну иди и посмотри, — ухмыльнулся рыжий. — Чего ж не идешь?

— Ладно, — вздохнула Алёна. — Я дам тебе еще пятьдесят рублей, и ты мне скажешь.

— Сто.

— Торг здесь неуместен, ты поймешь, что это значит, если читал Ильфа и Петрова.

— Ладно, пятьдесят, — недовольно согласился он.

— Возьми. Говори.

— Дай еще такую же — тогда скажу, — наглый рыжий даже не улыбался, спрятав третью пятидесятирублевку.

— Перебьешься, не война! — вспомнила Алёна одно из популярнейших присловий своего детства и пошла было к «Клеопатре», но рыжий недовольно буркнул сзади:

— Ладно, не ходи, там твоя эта… Серафима, за прилавком стоит.

— Кто? — ошеломленно обернулась Алёна.

— Ну ты ж мне велела узнать, работает Серафима Как-ее-там или нет.

— Секлита Георгиевна, недоумок! — взъярилась наша героиня. — А что, ты Серафиму спрашивал?!

— Да какая разница, кого я спрашивал? — отмахнулся рыжий. — Вошел — там одна беловолосая. Я только приготовился спрашивать, да у меня имя из головы вон. Потом грю: «Серафима… эта… как ее… работает сегодня?» Она глаза вытаращила, а тут выходит из ихней подсобки такая черноглазая тетка. Видать, та, про которую ты спрашивала. И говорит так злобно: «Какая я тебе Серафима? Меня зовут Секлита Георгиевна!» Чего и требовалось доказать. Я сразу свалил оттуда. А то они на меня так пялиться начали, будто я к ним воровать пришел.

— Неудивительно, у тебя очень подозрительный вид, — не удержалась от мелкой мести Алёна.

— Кто б говорил! — хохотнул рыжий. — Ты сама как шпионка в этом своем капюшоне. Че, эта Серафима — жена твоего любовника, да? У вас свиданка, да? И ты посылала меня подглядеть, путь потрахаться свободен или нет?

Несколько мгновений Алёна молчала, потом с натужной приветливостью сказала:

— Мальчик, не смотри сериалы по телику, а лучше продолжай читать Ильфа и Петрова. Там про всякую такую чушь и слова нет.

— Да? — скорчил он рожу. — А про арбузные груди мадам Грицацуевой?

И, хохоча, довольный победой, пошел своей дорогой, бросив Алёне на прощание:

— Обращайся, если че!

Дела давно минувших дней

Пропущу еще несколько лет и перейду к прошлому году. В это время мы уже играли в новом помещении театра — он назывался Николаевским и был выстроен на Театральной площади, в квартале от прежнего помещения. Ах, как мне хочется подробно рассказать о том, сколь прекрасно он был устроен, сколь славно нам в нем работалось, сколько сердец зрителей мы покорили!.. Однако я устал писать. И карандаш стачивается быстрее, чем хотелось. К тому же он то и дело ломается. Я его уронил, грифель, видимо, разбился на кусочки, они и ломаются то и дело…

Придется еще больше сократить мои описания.

Год назад прошел бенефис в честь дня моего рождения. Я наконец решился выйти в роли Городничего в гоголевском «Ревизоре». Много лет этой роли я боялся, сколько раз за нее брался, но не давалась она мне, на сцене цепенел, бекал и мекал, будто начинающий. А тут вдруг получилось с первой же репетиции! Я ведь уже стал немолодым человеком — мне исполнилось сорок, это был мой юбилейный бенефис — бенефис, скажу не хвастая, любимого публикой, прославленного артиста. Хотя, конечно, не любил я размышлять о том, что слава славою, а много бы я отдал, чтобы задержать течение времени… И сейчас упоминаю о бенефисе лишь потому, что дальнейшие события развернулись тотчас после него.

Буквально на другой день явился ко мне некий инженер Тихонов Вениамин Федорович — человек очень богатый, состоящий в управляющей дирекции Сормовских заводов, известный, к слову сказать, противу фамилии, своим задиристым, а порой и скандальным нравом. Однако именно он возглавлял попечительский совет театрального Общества: организацию, на средства которой мы если не существовали, то могли рассчитывать в случае провалов или непредвиденных обстоятельств. Также эта организация, щедро или нет, в зависимости от обстоятельств, давала нам деньги на декорации и костюмы.

Итак, у нас в конторе появился Тихонов и потребовал собрать труппу. Ответив на наши почтительные поклоны снисходительным кивком, он внушительным тоном заявил, что наши спектакли перестали быть интересны публике. Вся беда в том, что актрисы наши нехороши собой и не обладают «шикарным» гардеробом, а потому смотреть на них — тоска берет. Вот и не ходят люди в театр.

Мы молчали, подавленные: гардероб у наших примадонн и впрямь нельзя было назвать шикарным, ведь им приходилось шить платья — кроме разве исторических костюмов — на свои собственные деньги! А какие там у актеров провинциального театра деньги…