Книга Обрученные с Югом - Пэт Конрой

В центре сада рос раскидистый дуб, ему было лет сто, должно быть. Я надеялся, что он укроет влюбленных от надзирательницы, которая не покидала своего поста в библиотеке, но пронзительный свисток рассек воздух. Айк и Бетти неохотно отодвинулись друг от друга и продолжили прогулку, даже не держась за руки, только широко улыбаясь всему миру. Старла права: они были счастливы.

Мы со Старлой поспешили к ним. И вчетвером обменялись заговорщическими улыбками.

Бар у Большого Джона был маленький — вполне мог поместиться в железнодорожный вагон, и когда мы пришли, там было полно курсантов из Цитадели. Среди них действительно не было ни одного чернокожего, и Айк бросил на меня такой взгляд, словно я привел его на линчевание. Затем подошли сразу двое чернокожих курсантов, Чарльз Фостер и Джозеф Шайн, — первые чернокожие, поступившие в Цитадель. Они обрадовались, узнав, что Айк благодаря футбольным достижениям получил стипендию для учебы в Цитадели. Мы подсели к ним за столик во дворе. Бар бурлил — курсанты, среди которых было много «плебеев»,[116]роились и гудели, как пчелы. На другом конце небольшого дворика я заметил Чэда с Молли и Найлза с Фрейзер. Они сидели за столом еще с двумя парочками. Никого из этих четверых я не знал, но их загар свидетельствовал, что они не понаслышке знакомы с яхт-клубом и регатами, а рождественские каникулы привыкли проводить под кокосовыми пальмами на Мартинике. Народу у Большого Джона набилось так много, что начальник пожарной охраны забеспокоился — встал на входе и больше никого не пускал внутрь. Как Айк и предсказывал, слух о красоте Шебы уже распространился среди курсантов, словно вирус.

Из задней двери рядом с кухней в зал вышел Тревор и направился к фортепиано. Он заиграл гимн Цитадели, и все курсанты повскакивали с мест и, надев фуражки, вытянулись в струнку. Появилась Шеба и запела гимн хрипловатым, сексуальным голосом — в такой манере это произведение исполнялось впервые за всю историю Цитадели. Атмосфера в баре наполнилась смесью удивления и вожделения. Когда Шеба допела гимн до конца и все курсанты, сняв фуражки, начали размахивать ими, Тревор резко изменил тональность вечера, заиграв самый разнузданный вариант «Dixie», который мне доводилось слышать. Из-за всеобщего гула голос Шебы едва можно было разобрать. Но она быстро установила тишину, исполнив «We Shall Overcome» в своей интерпретации. Хорошее знание современной музыки являлось характерной чертой человека моего поколения, так что мы все оценили, как плавно она перешла к «American Trilogy», чтобы закончить «The Battle Hymn of the Republic»,[117]под звуки которого большинство кадетов-северян снова повскакало с мест.

Пока Шеба покоряла публику, Старла повернулась ко мне, обняла за шею и начала целовать. Это было восхитительно, но на людях я предпочитал держать себя в рамках приличий. Я покраснел, отстранился и обвел взглядом присутствующих — не заметил ли кто этой сцены. Заметила, судя по всему, только Молли: когда мы встретились глазами, она насмешливо сделала вид, что аплодирует.

— Все нормально, Лео, — сказала Старла. — Столько людей целуется при всех! Я много раз видела.

— Людей нашего возраста?

— Нашего возраста. Кстати, ты ходишь на балы старшеклассников?

— В прошлом году не ходил.

— А в этом году пойдешь?

Тем временем Шеба запела «The Ballad of the Green Berets», своим исполнением приведя курсантов в такое неистовство, что Большому Джону пришлось поднять большую ладонь, чтобы восстановить в заведении хотя бы подобие порядка. Конечно, Шеба беззастенчиво заигрывала с публикой, но это было в крови у близнецов, тут уж ничего не поделаешь.

— Не знаю. Не думал об этом. Бал же в мае.

— Айк уже пригласил Бетти.

— А! Значит, ты хочешь, чтобы я пригласил тебя?

— Нет. Все равно я не смогу пойти.

— Тогда к чему эти намеки? И почему ты, интересно, не сможешь пойти?

— Где я возьму бальное платье?

Мне в голову пришла внезапная мысль, и я брякнул:

— Я сошью тебе бальное платье!

— Как это?

— Мать воспитывала меня в феминистском духе. Что бы это, черт подери, ни значило, но шить я умею. Пару лет назад я сшил ей платье ко Дню матери. Шеба тоже здорово шьет. Она мне поможет.

— А туфли? — спросила Старла. — Твоя мама, случайно, не вырастила тебя сапожником?

— У Шебы в шкафу полным-полно разных туфель. Не волнуйся, мы подготовимся как надо.

— Лео пригласил меня на бал старшеклассников! — наклонившись к Бетти, сообщила Старла.

Они обнялись, потом Бетти от полноты чувств ударила меня по плечу кулаком — силы ей было не занимать. Плечо болело целый день, и на следующее утро газеты я развозил с трудом. Айк поздравил меня и предложил пойти на бал вчетвером, вместе с ним и Бетти. Нежданно-негаданно я окунулся с головой в нормальную юношескую жизнь, все враз наладилось. Жаба остался в прошлом. Я распрощался с тем мальчишкой, которого долгие годы терзало это прозвище, весьма ему подходившее. Мне и в голову не приходило, что девушка, столь прелестная, как Старла, может всерьез влюбиться в меня. Мы еще немного поцеловались, и когда я отстранился, то ощутил, как в мою душу вошла зависимость. Глядя в печальные глаза Старлы Уайтхед, я в тот вечер влюбился в нее и положил начало неотвратимому, длительному, мучительному процессу разрушения собственной жизни.

Зимой, разводя огонь в камине, отец начинал с опилок, прозрачных, как скорлупа креветок, а потом укладывал дрова так, что языки пламени лизали годовые кольца, и огонь славно, с веселым треском разгорался. Закрыв глаза, я вдыхал аромат и думал, что запах дыма — самый темный из всех земных запахов. У себя в мастерской, сделав тщательные замеры, отец смастерил три столешницы, которые точно ложились на подлокотники наших кожаных кресел. Я, сидя в своем, мог делать уроки, мать в своем кресле просматривала корреспонденцию, а отец читал научные журналы и делал обширные выписки. Огонь завораживающе шумел и потрескивал, и отец умело его поддерживал, пока не наступало время идти ко сну.

Однажды поздно вечером зазвонил телефон. Отец снял трубку и очень тихо поговорил.

— Звонила Шеба, — положив трубку, сказал он. — Сходи к ним, проведай Тревора. Он чем-то сильно расстроен.

Я вынул куртку из шкафа возле входной двери и вышел на холод чарлстонской улицы. Запах дыма, вившегося над трубой нашего дома, перебивал запах рек и болот. Поблизости пахло таинственно, приятно, как ночью в саду. Подойдя к дому Тревора, я услышал, как тот всхлипывает, сидя на ступеньках веранды. Шеба крепко обнимала его. Я поднялся по лестнице и сел рядом с расстроенным другом. Сжал его руку, он ответил на мое пожатие.