Книга Легенда о сепаратном мире. Канун революции - Сергей Петрович Мельгунов

упущенный ею приоритет.

Литературная аргументация к тому «авансу», который раньше делали немцы для заключения мира, еще раз в значительной степени почерпнута из позднейших предположений немецких мемуаристов. Так, известный депутат рейхстага Эрцбергер считал, что издание акта 22 октября знаменовало собой «политическую катастрофу» для центральных держав, ибо в России «влиятельные круги» в то время готовы были заключить «всеобщий мир или в случае его отклонения мир сепаратный». Для достижения именно такой цели «руководство» делом было специально поручено Штюрмеру. Акт 22 октября подсекал «единственную возможность мира». «Бездарная» дипломатия германских империалистов не оценила созданную стараниями Распутина и Императрицы, непосредственно руководившей мужем, благоприятную для немцев в целях заключения сепаратного мира позицию в польском вопросе386.

С большой натяжкой, пожалуй, можно усмотреть намеки на некоторую перемену во взглядах Николая II в мнении, высказанном им в октябрьской беседе с английским послом в Царском Селе (об этой беседе было уже упомянуто) и косвенно соответствующим той сознательно выжидательной позиции в польском вопросе, которую хотят навязать верховной власти и которая была вызвана якобы закулисными переговорами о заключении сепаратного мира с Германией. На вопрос Бьюкенена, думал ли Царь «об исправлении русской границы со стороны Германии», Император ответил, что «боится, что ему придется удовлетвориться теперешней границей, даже если она не хороша. Придется вытеснить немцев из Польши, но вторжение России в Германию потребовало бы слишком больших жертв. Он всегда желал создать единую Польшу под протекторатом России в качестве государства-буфера между Россией и Германией, но в настоящее время не видит возможности включить в нее Познань». Так воспринял Бьюкенен слова монарха, которые надлежит все-таки взять в общем контексте беседы: в ней Царь так определенно, по словам посла, высказался, что «ничто не заставит его пощадить Германию, когда настанет время для мирных переговоров»387. Осторожность Царя могла быть внушена сдержанностью его начальника штаба, всегда противившегося широковещательным обещаниям до возможности их реального осуществления.

Императрица к акту 22 октября отнеслась сравнительно спокойно. Она писала мужу 25-го: «И опять эта история с Польшей. Но Бог все делает к лучшему, а потому я хочу верить, что и это так или иначе будет к лучшему. Их войска не захотят сражаться против нас, начнутся бунты, революция, что угодно – это мое личное мнение, – спрошу нашего Друга, что он думает по этому поводу». На другой день: «Вчера вечером видела нашего Друга… Просит тебя отвечать всем, кто говорит и надоедает тебе по поводу Польши: “Я для сына все делаю, перед сыном буду чист” – это сразу заставит их придержать язык». В письме 28-го дается общая оценка: «Я прочла в немецких газетах статьи о польском вопросе, о том, как там недовольны действиями Вильгельма предпринятыми без предварительного обсуждения с народом, газеты пишут, что это вечно будет спорным вопросом между нашими двумя народами и т.д.; другие же не придают этому такого серьезного значения и высказываются весьма неопределенно – я полагаю, что это большой промах со стороны Вильгельма, и что он за это тяжко поплатится. Поляки не преклонят колена перед немецким принцем и перед железным режимом, подносимым под видом свободы. Как много благоразумных людей – между ними Шаховской – благословляют тебя за то, что не внял мольбам просивших тебя дать Польше свободу в момент, когда она уже перестала быть нашей, так как это было бы только смешно! И они совершенно правы».

* * *

Следствием другого «аванса», который давали немцы «пацифистам» и «придворной партии», группировавшейся около «молодой Императрицы», являлось задержание распубликования во всеобщее сведение согласия союзников на уступку России в виде главного «приза» войны – Константинополя и проливов. Царь на телеграмме русского посла в Лондоне сделал отметку 12 октября: «Не нужно торопиться». Отсюда вывод – «старались затормозить», ввиду переговоров с Германией и в целях обеспечить «более легкую возможность сепаратного мира». Насколько произволен такой вывод, ясно из самой истории этого вопроса, поднятого, как было упомянуто, по инициативе Штюрмера во всеподданнейшем докладе 21 августа. Можно, конечно, предположить, что вопрос был поднят как бы провокационно, дабы побудить немцев на большие уступки. Но не будет ли такое, ни на чем не обоснованное заключение проявлением лишь исторической фантазии?

В августе «Константинополь» был выдвинут правительством Великобритании, как противоядие к тем проявлениям «англофобии», которые нервность английского посла в Петербурге превратила в событие первейшего значения для поддержки дружественных отношений между Россией и Англией. Недаром Шульгин на этом вопросе останавливался в речи 3 ноября, вспоминая в Думе «булацелиаду», не мог же, «в самом деле, английский посол решиться на такое необычное в истории дипломатии выступление только ради одного Булацеля…» В личной телеграмме Николаю II Георг V говорил: «До меня дошли сведения из многих источников, включая один нейтральный… что германские агенты в России производят большие усилия, чтобы посеять рознь между моей страной и твоей, вызывая недоверие и распространяя ложные сведения о намерениях моего правительства. В частности, я слышал, что распространяется и находит себе в некоторых слоях веру слух, что Англия собирается воспрепятствовать владению Россией Константинополем или сохранением его за нею. Подозрение такого рода не может поддерживаться твоим правительством, которое знает, что соглашение от марта 1915 г. было выработано моим правительством, при участии лидеров оппозиции, которые тогда были специально приглашены в Совет и которые теперь являются членами правительства… Я и мое правительство считаем обладание Константинополем и прочими территориями, определенными в договоре, заключенном нами с Россией и Францией в течение этой войны, одной из кардинальных и непременных гарантий мира, когда война будет доведена до успешного конца… Мы решили не отступать от обещаний, которые мы сделали, как твои союзники. Так не допускай же, чтобы твой народ был вводим в заблуждение злостными махинациями твоих врагов».

«Я писал тебе несколько раз, – отвечал Николай II 29 августа388, – как я счастлив, что чувства глубокой дружбы к Англии все более и более укрепляются среди моего народа, моей армии и флота. Конечно, имеются отдельные лица, не разделяющие этого взгляда, но я постараюсь справиться с ними…» «Я убежден, – заключал Царь письмо, – что краткое официальное сообщение моего правительства, устанавливающее, что Англия и Франция рассматривают обладание Россией Константинополем и проливами, как неизменное условие мира, успокоило бы все умы и рассеяло всякое недоверие». К этому мнению присоединился и «наш Друг». 7 сентября А. Ф. писала: «Я сообщила Ему